Алексей Писемский - В водовороте

– Какой это обед? – полюбопытствовала Анна Юрьевна, пришедшая в совершенно блаженное состояние от скушанного супу.

– Господин Жуквич знает, какой… – ответил князь.

За супом следовали превосходные бараньи котлеты, обложенные трюфелями, так что Анна Юрьевна почти в раж пришла.

– Ou prenez vous ces delicatesses![134] – воскликнула она. Здесь на вес золота нельзя добыть хоть сколько-нибудь сносной баранины.

– А я добыл!.. – произнес с лукавством князь.

– Я только в Париже такие котлеты и едала, только в одном Париже! – обратилась Анна Юрьевна уже к Жуквичу.

– В Брюсселе еще есть первоклассная баранина! – заметил ей тот с почтением.

– Oui!.. C'est vrai!..[135] Да! – согласилась с ним Анна Юрьевна, благосклонно улыбаясь при этом Жуквичу.

– Вином, кузина, тоже прошу не брезговать: бургондское у меня недурное! – отнесся князь к Анне Юрьевне, наливая ей целый стакан.

Она попробовала сначала, а потом и выпила весь стакан.

– Лучше моего – знаешь?.. Гораздо лучше!.. Налей мне еще! – говорила Анна Юрьевна.

Князь налил ей еще стакан.

Барон при этом взмахнул глазами на Анну Юрьевну и сейчас их потом снова опустил в тарелку.

Князь между тем стал угощать Жуквича.

– Что вы не пьете! – сказал он, наливая ему стакан.

– О, благодарю вас! – произнес тот как бы с чувством живейшей благодарности.

Николя Оглоблин, совершенно забытый хозяином, сначала попробовал было любезничать с Еленой.

– Скажите, вы гуляете по утрам на Кузнецком? – спросил он ее.

– Нет, не гуляю! – отвечала она ему сухо.

– Гулять для здоровья даже нужно, – продолжал молодой человек.

– Зачем же я пойду для этого на Кузнецкий?.. Я вот тут ближе могу гулять, на бульваре.

– На Кузнецком более приятные впечатления для дам!.. Модные вещи… модные наряды – все это ласкает глаза!

– Но не настолько, чтоб идти за такую даль, – проговорила Елена.

– Да, виноват! – воскликнул вдруг Николя (он вспомнил, что Елена была нигилистка, а потому непременно должна была быть замарашкой и нарядов не любить). – Может быть, вы наряды не цените и презираете? – произнес он с некоторым даже глубокомыслием.

– Напротив, я очень люблю наряды! – отвечала Елена.

Николя при этом осмотрел весь ее туалет и увидел, что она была прекрасно одета.

– Вас не поймешь, ей-богу! – сказал он, как бы за что-то уже и обидевшись.

– Что такое во мне непонятного? – возразила ему, смеясь, Елена.

– Так, много непонятного! – продолжал Николя тем же недовольным тоном.

Он очень хорошо понимал, что ему с такой умной и ученой госпожой не сговорить, а потому замолчал и, для развлечения себя, принялся пить вино; но так как знаменитого бургондского около него не было, то Николя начал продовольствовать себя добрым портвейном и таким образом к концу обеда нализался порядочно. Слыхав от кого-то, что англичане всегда греются у каминов после обеда, он, когда тут же в столовой уселись пить кофе, не преминул стать к камину задом и весьма нецеремонно раздвинул фалды у своей визитки. В противоположность ему, Жуквич вел себя в высшей степени скромно и прилично; поместившись на одном из кресел, он первоначально довольно односложно отвечал на расспросы Анны Юрьевны, с которыми она относилась к нему, а потом, разговорившись, завел, между прочим, речь об Ирландии, рассказал всю печальную зависимость этой страны от Англии[136], все ее патриотические попытки к самостоятельности, рассказал подробно историю фениев[137], трагическую участь некоторых из них, так что Анна Юрьевна даже прослезилась. Елена слушала его с серьезным и чрезвычайно внимательным выражением в лице; даже барон уставил пристальный взгляд на Жуквича, и только князь слушал его с какой-то недоверчивой полуулыбкой, потом Николя Оглоблин, который взирал на Жуквича почти с презрением и ожидал только случая оспорить его, уничтожить, втоптать в грязь. Князь заметил это и явно с умыслом постарался открыть ему для этого свободное поприще.

– Вы, monsieur Жуквич, так прекрасно рассказываете об Европе и о заграничной жизни вообще, – начал он, – но вот рекомендую вам господина Оглоблина, у которого тоже будет со временем тысяч полтораста годового доходу…

– Ну, нет, меньше! – перебил его Николя с скромным самодовольством.

– Нет, не меньше! – возразил ему князь. – И, вообразите, он ни разу еще не был за границей и говорит, что это дорого для него!

Николя при этом страшно покраснел, он не ездил за границу чисто по страху, – из сознания, что, по его глупости, там, пожалуй, как-нибудь его совсем оберут.

– Я вовсе не потому не еду за границу, вовсе не потому! – принялся он отшлепывать своим язычищем.

– А почему же? – спросил его князь, заранее почти знавший его ответ.

– А потому-с, что я русский человек! – отвечал Николя. – Я не хочу русских денег мотать за границею!

– Но для этого ж так немного надобно денег, что это, конечно, никакого убытка не может сделать России, – осмелился ему заметить Жуквич.

Николя яростно остервенился на него за это.

– Нет-с, извините! – почти закричал он на всю комнату. – Я буду думать – небольшие деньги!.. Другой!.. Сколько теперь наших богатых людей живет за границей, мотают наши деньги и сами ничего не делают!..

Николя, по преимуществу, потому так определенно и смело об этом предмете выражался, что накануне только перед тем слушал такое именно рассуждение одного пожилого господина.

– И все-таки ж от этого очень немного пропадает русских денег и русского труда! – осмелился ему еще раз возразить Жуквич.

– Нет-с, много! – орал на это Николя. – Мы, позвольте вам сказать, не польские магнаты, чтобы нам зорить и продавать наше отечество.

Жуквич взмахнул глазами на Николя.

– Кто ж это из польских магнатов продал свое отечество? – спросил он тихо.

– Все! – хватил Николя.

Князь заметно им был доволен и ободрял его глазами и движениями.

– Voila un benet, qui radote![138] – произнесла опять почти вслух Анна Юрьевна.

Елена сидела молча и надувшись: она очень хорошо понимала, что весь этот спор с умыслом затеял и устроил князь.

Жуквич тоже, кажется, догадался, с каким господином он спорил.

– Если все, то – конечно!.. – произнес он с легким оттенком насмешки.

– Решительно все! – продолжал орать Николя, ободренный такой уступчивостью Жуквича.

Анна Юрьевна, наконец, не в состоянии была долее выслушивать его дурацкого крика, и, кроме того, она с некоторого времени получила сильную привычку спать после обеда.

– Ну, прощай, однако, князь! – сказала она, приподнимаясь с своего места. – За то, что я приехала к тебе обедать, приезжай ко мне завтра вечером посидеть; обедать не зову: старик мой повар болен, а подростки ничего не умеют; но мороженого хорошего дам, нарочно зайду сама к Трамбле и погрожу ему пальчиком, чтобы прислал самого лучшего. Приезжайте и вы, пожалуйста! – прибавила Анна Юрьевна Жуквичу.

Тот сначала молча ей поклонился.

– Приедете? – спросила она его еще раз, протягивая ему руку и очень умильно взглядывая на него.

– Непременно-с, – отвечал он.

Барон при этом выпрямил себе спину и стал растирать грудь рукою.

– А вы, chere amie[139], конечно, приедете? – отнеслась Анна Юрьевна ласково к Елене.

– Приеду, – отвечала та.

– Ну, поедемте, барон! – отнеслась Анна Юрьевна к сему последнему.

– А что же вы, Анна Юрьевна, меня не зовете? – крикнул было ей вслед расходившийся Николя.

– Очень вы с отцом вашим браните меня, так можете и не ездить ко мне, – объяснила та ему прямо и пошла.

Барон в том же молчании, которое сохранял все время, последовал за ней, так что князь, провожая их, спросил его даже:

– Что вы такой сегодня?

– Нездоровится мне что-то, – отвечал ему барон.

– Надобно беречь свое здоровье; нельзя им так рисковать! – проговорил князь, бог знает, что желая этим сказать; но барон не ответил ему на это ни слова и поспешно начал сходить с лестницы.

Возвратясь в столовую, князь бросился в кресло и явно уже не скрывал, что он был сильно утомлен.

Жуквич сейчас же это заметил и взялся за шляпу.

– Позвольте вас поблагодарить… – начал он.

– Не задерживаю вас более, не задерживаю, – сказал ему князь.

Жуквич затем издали поклонился Елене.

– Завтра увидимся мы с вами у Анны Юрьевны? – спросила его та.

– Да, я ж буду, – ответил Жуквич, уходя.

– Может быть, и мне пора домой? – проговорил Николя, все еще стоявший у камина и сильно опешенный последним ответом Анны Юрьевны.

– И вас не задерживаю, и вас… – сказал ему князь.

Николя, в подражание Жуквичу, тоже издали поклонился Елене и ушел.

Когда гости таким образом разъехались, князь встал и пошел было в кабинет, но Елена спросила его:

– Это что за комедии сегодня вы вздумали разыгрывать?