Герай Фазли - Семизвездное небо
Глядя в окно, обе створки которого были распахнуты на Бабадаг, он думал: случайность ли, что он прощается с миром вот так, глядя на Бабадаг? Случайно ли его поместили в эту палату, окна которой глядят на Бабадаг? Случайно ли так спроектировано новое здание больницы?
Но во всем этом стечении случайностей он видел и глубоко скрытую закономерность. Эта нить, словно волшебная цепь, соединяла, казалось, совсем несоединимые друг с другом вещи.
а этот внезапный приход Гюльбениз, то, как она ласково посмотрела на него, - это тоже случайность? Но в свое время Гюльбениз преподнесла ему бесценный дар молодости - любовь с первого взгляда. Оказывается, это не просто красивые слова, не простая банальность, - это тоже одна из тайн человеческого сердца, которая через столько лет привела к нему Гюльбениз.
Эти два окна должны были быть обращены именно на Бабадаг, и сам он должен был оказаться на смертном ложе не где-нибудь, а именно в Чеменли, и прощаться с этим миром он должен был, глядя на снежные вершины Бабадага. Нет, в этой жизни, которая от начала и до конца состоит из одних закономерностей, но в то же время из таких же случайностей, не было ничего необычного. Глаза его, словно магнитная стрелка компаса, все время устремлялись на Бабадаг. Склоны его, только недавно покрытые цветастым платком утренней зари, уже высились, укрытые огромным келагаем. Золотая полоска как бы делила Бабадаг надвое. Айхан хорошо знал эту полоску. Он запомнил ее переливы еще с детства. А маленькая Гюльназ называла ее солнечным поясом Бабадага. Его всегда сопровождала горестная мелодия кеманчи дяди Мурсала. Этот солнечный пояс тянулся от обнаженных отрогов скалы Кеклик и исчезал на айлагах Алагеза. Он и сейчас существовал, никуда не девался.
Гордая красота вершин, тоска по Гюльназ, его любовь, последний крик маленького Эльдара, горестные звуки кеманчи дяди Мурсала - все слилось в его сердце и бурлило как сель, но не вызывало ни сожалений, ни огорчений. Он был спокоен. Все предметы будто были окутаны странной пеленой. Оконная рама, никелированные спинки кровати, тумба, ваза со свежими цветами - все казалось сумеречным и далеким. Даже розетка с черешневым вареньем, нарезанный дольками лимон тоже были безгранично далеко. Почему-то только Бабадаг был близок, на нем не было никакого покрова.
Вдруг дверь отворилась, и он увидел входящую Джамилю.
- Как ты, дядя Айхан?
Ему показалось, что и голос этот будто доносится издалека.
В глазах полыхнул золотой отблеск. Он был похож на золотую корону месяца, на маленькую модель полной луны, вместившуюся в эту комнату. Что это за свет? Наконец он понял: золотое кольцо на пальце Джамили, обручальное кольцо. Он своей рукой надел его девушке на палец. Он делал это впервые в жизни, как и впервые давал благословение.
А Мардан? Как же получилось, что он совсем забыл о нем? Ясно. Он больше не беспокоится о Мардане. Ведь его освободили. Он даже приходил к нему, сидел вот тут, его отчаянный защитник.
То ли потому, что он подумал о Мардане, перед ним возник Рамзи амиоглу. Он даже рассердился на себя. Теперь, когда каждая минута была так дорога, стоило ли думать о Рамзи?
Все равно он не смог бы доказать этому хвастливому индюку, что он оказался на смертном одре вовсе не из-за него, просто это веление судьбы. "Нет! Пусть Рамзи амиоглу не думает, что он сломил меня. Самым отвратительным, самым иезуитским способом довел до такого состояния. В этом нет его "заслуги". Просто закон жизни. В третий раз стучусь я в дверь смерти, и, как во всех сказках, третья попытка должна увенчаться успехом. В моей смерти нет виновных. И если Рамзи амиоглу думает иначе - он ошибается, очень ошибается..."
Джамиля сквозь тюлевую пелену сделала ему в руку укол, но он ничего не почувствовал. Не ощутил никакой боли, не заметил даже, куда вошла игла. Только по трепетной и светлой тени да еще по знакомым бесшумным движениям этой тени он понял, что ему в руку сделали укол. Это, наверно, приказала доктор Салима. А где же она сама? Разве она не знает, что мне не нужно делать никаких уколов? Зачем же утруждать Джамилю?
Ему почему-то захотелось увидеть доктора Салиму. Но зачем? Что теперь может сделать доктор Салима? И не только доктор Салима... множество врачей, - что они могут сделать, ведь спасти его все равно невозможно... Тогда для чего ему Салима? Чтобы посмотреть в ее глаза, увидеть беспомощность прекрасного врача, поставить в неловкое положение женщину, возможно последнего свидетеля безвременной кончины Гюльназ? Было бы хорошо, если бы никто не видел, как он будет умирать.
Он все понимал. Знал, что до конца осталось совсем немного. И был спокоен, потому что понимал это со всей ясностью. Мысль его работала остро, быстрее обычного. Он не ощущал в груди никакой тяжести. Раньше он почему-то думал, что смерть должна прийти и усесться человеку на грудь, со всей силой придавив его своим грузом, и таким способом возвестить о своем грозном приходе. Но он, кроме пустоты, ничего не чувствовал. К тому же пустота эта была какой-то необычной. У нее не было границ, не было цвета, она была беззвучной. И совершенно не походила на ту пустоту, там, вверху, когда над ним было небо, а внизу - море и руки крепко сжимали штурвал самолета. Это была просто пустота, без ничего, значит, это было ничто. А это ничто и называлось смертью. Ничто без света, без звука и без границ - что же это, как не смерть. Он пытался убедить себя, что смерть - это не ничто. "Нет, это неверно", - думал он и искал в этой безграничной пустоте какую-нибудь соломинку, за которую можно было бы ухватиться.
Бабадаг вдруг, придя в движение, стал приближаться, поблескивая своим золотым солнечным поясом. В светлой выси, открывшейся в его мозгу, будто сверкнула молния: "Я не превращусь в камень, не застыну скалой Бабадага, не стану вторым камнем Алмардана в его подножии". Ему показалось, что только что сверкнувшая в мозгу молния была вовсе не молния, а эта самая мысль. Потом он подумал: "Гора не умирает, камень не умирает, земля не умирает, значит, и человек не умирает..." Нет, это открытие сделал не он - к этой мудрости задолго до него пришли люди. Ну, и что с того, что ему на ум пришла извечная истина?
Нежные пальцы ласковой Джамили, словно падающий сквозь окно луч солнца, все еще искали его пульс. А Айхан уже нашел то, что она искала, но не хотел пугать Джамилю. А почему она не уходит? И вдруг он подумал, что он не знает, давно ли Джамиля здесь, мало или много времени прошло с тех пор, пока она появилась. Время перестало для него существовать. Оно ему было не нужно. Сейчас думать о времени значило думать о том, как и когда придет смерть. Значит - чувствовать ее приближение. А он, хоть и был готов к встрече со смертью, все-таки не хотел думать о времени. Правда, сдавало сердце, и он это чувствовал. Но по мере того как оно постепенно утрачивало свою обычную функцию - физическую способность биться, ему казалось, что оно приобретало наивысшую способность - чувствовать.
О причине он догадывался. Причиной была Шахназ. Ему ли было этого не знать... Шахназ, которая вначале не поверила, что он - Айхан Мамедов, потом убедила себя в том, что ошиблась. Шахназ, которая приняла Айхана Мамедова, полюбила его и отдала ему свое сердце заново. Это была несравненная любовь, он нигде не слышал и не читал о подобной.
Шахназ любила его не так, как думали все, а любила так, как знали об этом, может быть, всего два человека на земле - он и сама Шахназ. Эта любовь, как стон кеманчи дяди Мурсала, была невидима глазу, она покоилась в безмолвных глубинах их сердец.
Дверь скрипнула и тихо отворилась. Айхан услышал этот скрип и в тот же момент почувствовал, что в дверь проникло то, что именовалось временем. Значит, десять часов, потому что в дверях стояла главврач Салима. Она что-то сказала Джамиле, и та ответила ей кивком. Айхану вдруг захотелось приподняться и попросить: "Доктор, умоляю, скажи мне наконец, что с ребенком Гюльназ? Смогла ли она родить? Ведь я - брат Гюльназ!.. Слышишь, брат..."
Он огорчился оттого, что не мог приподняться на локтях, и потому, что вопрос этот показался ему бессмысленным. Этими словами он задел бы сердце благородной женщины. Ведь если ребенок Гюльназ остался бы жив, доктор Салима обязательно знала бы об этом. Написала бы в село... Чтобы пуститься по следам этих предположений, нужна была еще одна человеческая жизнь.
Дверь скрипнула еще раз. На этот раз он почувствовал еще более осторожный шорох. Оказалось, у шороха бывает дыхание. Это было дыхание Шахназ. Чутье Алмардана и на этот раз не обмануло его.
Он вдруг вспомнил, как отец указал ему над темной вершиной Карагада "звезду Шахназ". Потом он увидел эту звезду еще ближе, летая над облаками в азовском небе, а потом в концлагере. Когда фашисты выжгли на его груди последнюю, седьмую звезду, он сказал себе: "Это - моя звезда Шахназ". Может, именно она спасла его от смерти? "Эта звезда и теперь со мной, - подумал он. - Ну и что ж, что Шахназ об этом не знает? Разве это плохо - звезда Шахназ сойдет со мной и в могилу..."
