Антон Макаренко - Статьи и рассказы
Например, такой "канон", как тема.
Вы, профессиональный критик, не заинтересовались такими важными "канонами", как тема, содержание книги, система идейной нагрузки повести, авторское утверждение, авторское требование.
На какую тему написана моя книга? По странному недоразумению Вы не занялись этим вопросом. Без какого бы то ни было анализа вместо моей темы Вы подставляете свою и с точки зрения своей темы требуете от меня экзотических подробностей "перековки", а я и не думал о такой теме. Вот сравнение.
Ваша тема Колония, в которой живут дети, "изуродованные и искалеченные беспризорностью", с трудом поддающиеся "исправлению", и педагоги, с опасностью для жизни, с нечеловеческим напряжением совершающие свой педагогический подвиг. Колония растет мучительно от катасрофы к катастрофе, от провала к провалу. Педагогика здесь еще не уверена в себе и технически несовершенна.
Моя тема Образцовый воспитательный советский коллектив, давно сложившийся, растущий материально и духовно на основе больших концентрированных коллективных сил, обладающий традицией и совершенной формой, вооруженный тончайший педагогической техникой - социалистической, - детский коллектив, в котором срывы и катастрофы невозможны (и нежелательны, хотя бы это и нравилось литературным критикам).
Товарищ Левин! Ваша тема уже прошла 10 лет тому назад - это тема "Педагогической поэмы". Тема нашего времени, вполне назревшая, оправданная жизнью, а для меня - и моим опытом, - счастливый детский коллектив, свободный от антагонистов и настолько могучий, что любой ребенок, в том числе и правонарушитель, легко и быстро занимает правильную позицию в коллективе. Тема "Флагов на башнях" ничего общего не имеет с темой "Педагогической поэмы". Между прочим, Вы и сами кое-что заметили в этом направлении, когда написали:
"...конечно, эта система замечательна".
Отсюда уже нетрудно было сделать заключение, что замечательная система должна иметь и какие-то более или менее счастливые последствия.
Если Вы так слабо разобрались в теме, то еще слабее разобрались в идейной нагрузке повести, но об этом говорить долго. В общем, Вы не доказали своего профессионального умения орудовать канонами и правилами, а для Вас это, пожалуй, более необходимо, чем для меня: в крайнем случае я останусь фактографом, а чем Вы останетесь, если забудете нормальную критическую технику?
Недостаток места не позволяет мне остановиться на других "канонах", упущенных Вами. Но еще 2-3 замечания:
1. Вы уклоняетесь от истины, когда говорите, что я изображаю "неестественно-сладкое счастье". Вы приводили абзац, в котором прямо говорится о счастье, но в книге 24 печатных листа, и таких строчек очень немного. А кроме того, порчему бы мне не говорить о счастье, если тема всей книги - счастье и поэзия детской жизни? Только это не то счастье, которое может понравиться классным дамам. Вы думаете об этих дамах лучше, чем они заслуживают. Я хотел изобразить счастье в борьбе, в коллективных напряжениях, в требовательной и даже суровой дисциплине, в труде, в тесной связанности с Родиной, со всей страной.
2. Я не принимаю Вашего упрека в том, что в моей повести много красивых. Я такими вижу детей - это мое право. Почему Вы не упрекаете Льва Толстого за то, что у него так много красивых в "Войне и мире". Он любил свой класс - я люблю мое общество, многие люди кажутся мне красивыми. Докажите, что я ошибаюсь.
3. Я пишу для того, чтобы в меру моих сил содействовать росту нашей социалистической культуры. Как умею, я пропагандирую эту культуру в художественной форме. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы разобрали мои художественные приемы и доказали, что они не ведут к цели. Но Вы этого не делаете. Вас не интересуют мои цели. Вы рассматриваете меня в эстетическую лупу и доказываете, что я не профессиональный писатель, потому что у меня не выходят "синтетические" образы. Откуда Вы знаете, какие образы у меня синтетические, а какие списаны с натуры? Вам было бы приятнее, если бы я изображал "исковерканных" детей с той экзотической терпкостью, которая для меня яваляется признаком дурного вкуса, ибо я больше, чем кто-нибудь другой, имею право утверждать, что детская "исковерканность" - в значительной мере выдумка неудовлетворенных романтиков. Вы отстали от меня, товарищ Левин, и поэтому, если в дальнейшем Вы будете именовать меня "фактографом", я страдать не буду.
4. Не кажется ли Вам, что некоторые "каноны", при помощи которых действуете Вы и еще кое-кто из критиков, несколько устарели и требуют пересмотра. "Синтетический образ", "характер", "типизация", "конфликт", "коллизия" - все это, может быть, и хорошо, но к этому следовало бы кое-что и добавить, принимая во внимание те категорические изменения, которые произошли в нашем обществе. Советское общество по характеру человеческих взаимоотношений не только выше, но и сложнее, и тоньше старого общества. Впервые в истории родился настоящий человеческий коллектив, свободный от неравенства и эксплуатации. В настоящее время понятие "образ", особенно в том смысле, в каком оно обычно употребляется, не вполне покрывает требования жизни, в нем иногда чувствуется некоторый избыток индивидуализма. Гораздо важнее, чем раньше, стали категории связи, единства, солидарности, сочувствия, координирования, понимания зависимости внутренней и многие другие, которые, в отличие от образа, можно назвать "междуобразными" категориями. Коллектив - это не простая сумма личностей#5, в нашем коллективе всегда что-то родится новое, живое, только коллективу присущее, органичное, то, что всегда будет и принципиально социалистическим.
Я позвоолю себе употребить сравнение из области музыкального творчества. Вопросы мелодики, даже камерной гармонии, даже гармонии более широкой нас уже не могут удовлетворить в своем охвате. Нас уже должны особенно интересовать вопросы оркестровки - созвучания разных и количественно значительных тембров, колоритов, сложных красок коллектива.
Я как автор в особенности заинтересован в этом вопросе, ибо мой герой всегда коллектив и Ваши измерители для меня уже недостаточны. Но и во многих произведениях советских писателей я вижу эту линию потребности. "Разгром", "Чапаев", "Поднятая целина" заключат очень большие коллективные образы и коллективные явления. Есть и критики, которые чувствуют это.
Но есть и другие критики. Они не замечают новых требований социалистической литературной эстетики. У них в руках закостенелые критические каноны, и они пользуются ими, как шаманы своими инструментами: шумят, стучат, кричат, пугают - устрашают "злых духов". И смотришь, находятся нервные люди - побаиваются.
А. Макаренко
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
Не правда ли, какое мирное заглавие? Не так уж и давно под ним прощупывался знаменитый подтекст: "Писатель пописывате, а читатель почиытвает". На самом деле было не совсем так. Русская литература всегда была активным участником общественной борьбы, а читатель не только почитывал, но и учился и умел глубоко чувствовать.
И все же какое глубокое различие лежит между старым и новым. Мы не только новее, мы и принципиально отличнее.
Советское общество - это общество на великом походе. Мы живем в то замечательное время, когда человечество закончило какой-то тысячелетний период предварительной жизни и впервые в истории подняло знамя ч е л о в е ч е с к о й организации. Мы вооруженс стратегией марксизма-ленинизма, мы ведем бой за новое счастье, за новый разум, новую жизнь. Двадцать второй год продолжается наша борьба, и сейчас мы уже хорошо знаем, что победа наша, хотя борьба еще продолжается.
В первые годы революции могло казаться, что линия борьбы очень проста: есть четыре стороны света, и на эти четыре стороны обращен был наш фронт четыре фронта: север, восток, юг, запад. Так оптимистически мы представляли себе события тогда, когда победа была очень далеко. А сейчас, когда наше могущество определилось так убедительно, когда в нашем языке почти исчезло слово "поражение", именно сейчас мы хорошо знаем, что фронтов у нас бесчисленное множество. Нет никакой статики в нашей жизни. Каждую минуту мы живем в среде сильнейшего, целеустремленного, боевого движения. Движение это выражается в самых разнообразных формах удара и сопротивления, начиная от Хасана#1 и кончая мельчайшими вихриками становления в каком-нибудь далеком бытовом углу, в психике вчерашнего дикаря, в формовке мальчика в советской семье. И если в некоторых областях наша победа звенит уже по всему свету, вызывая ужас и предсмертные судороги у наших врагов, то в других областях победа еще прячется в процессе борьбы, а в третьих и вовсе еще нет победы, а бой идет на последних напряжениях перед концом, перед победой.
Советская литература должна не только отражать то, что происходит. В каждом ее слове должна заключаться проекция завтрашнего дня, призыв к нему, доказательство его рождения. На боевом пути советского общества литература вовсе не играет роли фронтового информатора, она - разведчик будущего. Она должна обладать могущественным напряжением, чтобы в динамике нашей жизни предчувствовать формы напряжения и победы.
