Дом из парафина - Анаит Сагоян
Мое двенадцатилетие мы справляли ровно через полгода. Увидев в глазок ребят, я отворил дверь. Первым вошел Вовчик, произнес выученный набор слов и уложил мне в ладони красивый сверток. А вот Йосик не сразу протянул подарок. Он неуверенно оглянулся на Вовчика и скромно подал мне целлофан, в котором лежала коробка, завернутая в серую бумагу. У Йосика такой бумаги было хоть отбавляй: бабушка его работала уборщицей на бывшем картонно-бумажном заводе, переоборудованном в склады. Но бумаги там оставалось еще много, и она носила ее домой для всяких нужд. Йосик на ней часто рисовал.
Минут через десять я не сдержался и стал разворачивать подарки. Папа осуждающе смотрел на меня издалека, подавал знаки руками и мимикой, а я все равно открыл оба свертка. Вовчик подарил мне красивый и очень мягкий свитер. На самом деле, я мечтал о фонаре. Наличие хорошего фонаря в те времена в Тбилиси было чем-то обязательным. Взрослые чаще думали, как приобрести генераторы, или, как они называли их, «движки». Но когда сутками не врубалось электричество и родители возились с движками, детям хотелось иметь свой личный источник света.
– Турецкий, недешевый. Родители привезли, – кратко изложил Вовчик, гордый своим подарком.
Под серой же бумагой скрывалась старая коробка, а в ней я обнаружил пару сандалий.
– Они почти новые! – поспешил уточнить Йосик.
Я вспомнил эти сандалии: простые, из кожзама, с толстой подошвой. Йосик надевал их один раз в потепление. Всего один раз, а на следующее утро пришел в школу в прежних туфлях, которые клеили мои родители.
– Они мне большие. А тебе будут в самый раз.
Тут подошел папа, тихо отвел меня в сторонку, тяжело положил руку мне на плечо.
– Ну как ты себя ведешь?
– Как я себя веду? – огрызнулся я.
Отец покачал головой, покосился на меня с укором.
– Где это видано, вот так набрасываться на подарки? Где, скажи? Неужели ты не понимаешь, что это очень некрасиво?
– Но почему?… – недоумевал я, хотя, конечно, не с луны свалился. В те времена в Грузии считалось невежливым разворачивать подарки в присутствии дарителей. Нужно было дождаться, чтобы гость ушел. Чтобы все это происходило не перед его глазами. Так можно было избежать неловких моментов.
– Не прикидывайся дураком, сынок. Или тебе весело смотреть, как прямо сейчас Вовчик глумится над подарком Йосика?
Я оглянулся: Вовчик взял в руки сандалии и увлеченно пародировал, как Йосик гордо щеголял в них по школе в тот единственный раз.
– Но я же не виноват, что… – не унимался я.
– Нет, это твоя вина, – ткнул мне пальцем в грудь отец. – Твои подарки – это твое личное дело. Других это не касается. Пусть обсуждают что-то свое.
Я не знал, что ответить. Посмотрев на Йосика, я заметил, что ему не по себе. А Вовчик этого будто не чувствовал.
– Мама мне такие же привезет. Только из настоящей кожи. И прошитые. Эти – точно на клее! – И Вовчик попытался оттянуть подошву ногтем, чтобы убедиться в своих догадках.
– Все, давай их сюда! Они теперь мои, – скомандовал я, выхватив сандалии из рук Вовчика. Внезапно сильно захотелось воды и с кем-нибудь подраться.
Снег, который никогда не ложится
– Несколько лет назад на моем этаже жил студент – очень дружелюбный, простой парень. – Мария, рассказывающая мне свои истории, удобно разлеглась на кровати – именно этот ее образ запомнился мне со временем сильнее всего. И как она убегала от меня в городе, не оглядываясь. – Он подружился со всеми стариками в нашем подъезде. У него это как-то само собой получалось. Даже когда он еще почти не говорил на немецком, жажда общения мгновенно сводила его с нашими соседями, располагала их к нему. Я вот так не могла, потому что была из тех, кто с радостью подхватывает эстафету, но редко открывается первым. С тех пор наши соседи носили ему маленькие подарки на праздники, а он им. Это же такая приятная мелочь. Я старалась брать с него пример. И вот у нас в подъезде поселилась девушка. Так совпало пару раз, что мои посылки заносили ей, а ее – мне. У нее было сложное имя, а фамилия… Точно, Барроса. Она была очень похожа на бразильянку. Длилось это пару месяцев – мы просто спускались-поднимались друг к другу, забирали посылки, не забывая о положенном «спасибо». Но она мне чертовски нравилась.
– В смысле? – И тут я сел в кровати.
– Так, – Мария вытянула вперед ладонь, – я не лесбиянка, если что. Хотя меня как-то во сне целовала девушка. Не я ее целовала, а она меня. Я лежала как бревно. И целовалась она просто ужасно. Я не знала, что вообще можно так ужасно целоваться, когда все делаешь неправильно и даже причиняешь боль. Ужасным было и то, что она в процессе назвала меня «папиком» и продолжила с еще большим азартом. Я ее почему-то жалела и поддавалась. Но последней каплей стало все же то, что однажды она переварила пельмени. Я тогда встала и ушла. Навсегда. Хлопнула дверью и проснулась. Я всегда знала, что из меня вышла бы просто никудышная лесбиянка.
– Почему? Пельмени же переварила не ты.
– Да знаешь… в этих отношениях лично мне не хватает реквизита.
– Чего?… Какого еще реквизита?!
– Так вот, милая девушка Барроса мне, действительно, нравилась – просто как очень «свой» человек. Я почувствовала это с первого взгляда. Ну ты понимаешь. Мне она показалась человеком, с которым можно затусить без оглядки. Вот как с тобой в тот первый вечер, когда мы были в итоге в хлам. И однажды я решила: вот не будет ее снова дома, и принесет курьер ее посылку мне. А когда она придет, я открою дверь и вместо посылки покажу заранее купленную бутылку вина и два бокала-то есть, как по мне, яснее не объяснить, что ты очень хочешь дружить. Но курьер свалился, как снег на голову, на следующее же утро. Оставил ее посылку мне и ушел. А еще через двадцать минут вернулась откуда-то бразильянка Барроса и спустилась ко мне за посылкой. Конечно, план с вином отпал просто за неимением вина. Она постучалась и подарила мне пластмассовый цветок на солнечных батареях, который качался из стороны в сторону, если направить его к солнцу.
