Безумная тоска - Винс Пассаро
С горячей водой здесь было плохо, впрочем, с холодной тоже, так что существовал некий баланс. Напор воды в душе был достаточным, чтобы сполоснуться и помыться. И это было хорошо, так как из-за высокой влажности он принимал душ дважды в день, чтобы не ходить наскозь вспотевшим, не высыхая. После каждой помывки он поливал себя репеллентом с ДЭТА, словно одеколоном. С собой он взял всего четыре рубашки, но служанка с очередным непроизносимым именем их регулярно стирала. Приносила их слегка накрахмаленными и отглаженными. Жизнь и так была нелегкой – кроме рубашек ей приходилось крахмалить и гладить постельное белье. В первые два вечера за ужином с ним рядом усаживали Изабель. Она держалась с ним уже не так холодно. При одном только взгляде на нее захватывало дух, причем буквально: каждый раз, когда он собирался ей что-то сказать, у него перехватывало дыхание. Вечером второго дня, как и первого, посуду убирала ее мать и, что сильно удивило Джорджа, ее отец вместе с той же служанкой, что гладила его рубашки, плюс еще готовила и подавала на стол. Рабочие ночевали в общей спальне (там же на три дня разместили его гида), питались за общим столом. После первого ужина Джордж попытался помочь с уборкой, но его усадили обратно за стол. После второго, перед тем как подали изумительный кофе, черный, в маленькой чашечке, насыщенный маслами, сахаридами и аминокислотами, Изабель наклонилась к нему и спросила:
– Вы знаете о нашей революционной борьбе, да? Против корпораций, против неолиберального марионеточного правительства?
– Сапатисты?
– САНО, – сказала она. – Сапатистская армия национального освобождения. Но это нечто большее. Это движение индейских крестьян. Против всемирного капитализма.
– Желаю вам удачи.
– Вы тоже капиталист, разве нет?
– Ну, скорее нет. Я недостаточно богат – мы недостаточно богаты. У нас просто сеть кофеен. Мы не стремимся разместить производства по всему миру, гонясь за дешевизной труда, и принуждать правительства давить на профсоюзы, защитников окружающей среды и снижать тарифы на перевозки. Так что я не капиталист мирового уровня.
– Значит, вы в теме?
Его слегка позабавило то, как она использует английские разговорные выражения, особенно здесь, в чужой стране, с этим легким акцентом.
– Если то, что я не одобряю всех методов, означает, что я в теме, тогда да. Но все равно я богатый американец, никогда не страдавший от всего этого.
– Голосуете за демократов?
– Если это совершенно необходимо. Или за любую из новых партий, вот только по-настоящему эффективных у нас нет.
– Вам надо было голосовать за Перо, – сказала она со смехом. – Антиглобалиста, да?
Глобал она произносила как глоу-баль, последний слог рифмовался с именем Аль.
Да, но в его программе была куча всякого подозрительного дерьма.
– Вы же знаете, что такое дерьмо?
– Mierda[111], – ответила она.
– Точно. Слово ерунда означает то же самое – буквально, всякий мусор. То, что валится из шкафа, когда туда набивается слишком много вещей.
– Ерунда, – повторила она.
– Да.
– САНО – это не ерунда.
– Да, я тоже так думаю, – согласился он, глядя ей в глаза. Карие, чайного цвета.
– Нам нужна ваша поддержка.
– Нам? – Джордж повел рукой.
– Моим родителям тоже. Они нас поддерживают. Отдают часть денег, полученных за кофе. Правительство против.
– Ну еще бы.
Она продолжала смотреть на него.
– Сколько вам нужно? – спросил Джордж.
– Двенадцать процентов от цены кофе.
– Я не могу сделать так, чтобы заплатила компания. Это абсолютно незаконно. А это значит, что мы подставим всех, кто с нами работает. Как насчет десяти тысяч долларов прямо сейчас? Лично от меня? И нам не нужно будет впутывать в это компанию.
– Двадцать.
– Ну и дела. Да уж, вы просто что-то с чем-то.
– Я что и с чем?
– Вы очень… особенная.
– Спасибо. Значит, двадцать тысяч.
– Полагаю, чек вам не подойдет. Всей суммы наличными у меня тоже нет. Мне нужно будет позвонить в Штаты, запросить банковский перевод. Скажите только, в какой банк.
– Есть один банк в Тапачуле. Но нельзя, чтобы деньги переводили на счет. Нужны наличные.
– Позвоните в свой банк, пусть предоставят реквизиты, затем мы за ними съездим.
Она запросила реквизиты, он сделал звонок, и один мускулистый богатенький засранец из Нью-Йорка надул менеджера банковской группы, пообещавшего предоставить средства в течение суток. На следующий день они отправились в путь на одном из «Ленд Роверов» с плантации; проходимость у них была куда лучше, чем у джипа. Дорога к побережью заняла часа полтора, может, чуть больше. Она знала нужный банк, знала нужного банкира. Вся операция явно была нелегальной, поставленной на поток. Мексиканцы не могли легально вывести средства наличными, но тем не менее так и поступали. Все имело свою цену. Джордж так и не притронулся к деньгам. Сумма, меньшая, чем двадцать тысяч – он заметил, что большая часть была в долларах, – оказалась в желтом конверте. Курс песо падал день ото дня, и доллары в конверте здесь обеспечивали наилучшую процентную ставку.
– Сколько пришлось отдать? – спросил он Изабель по дороге назад.
– Три тысячи.
Он присвистнул.
– Могло быть хуже, – сказала она.
– Значит, Мехико?
– Да.
– Что же вы изучали?
– Вы будете смеяться. Поэзию. Вы, янки, всегда смеетесь над поэзией.
– Я не смеюсь над поэзией.
– Знаете какую-нибудь мексиканскую поэзию? Я имею в виду, знаете произведения? Цитировать по памяти не надо.
– Октавио Пас.
– Октавио Пас замечательный. Вы также должны узнать Хайме Сабинеса. Он из местных. Из столицы, с севера. Тукстла. Знаете, где Тукстла?
– Проезжал по пути сюда. Большой город.
– Сабинес родился в том же году, когда в Тукстле открылась библиотека. Первая библиотека в Чьяпасе. Он писал стихи о любви.
– Вот как.
– Лучше всех писал стихи о любви.
– Почему его стихи о любви лучше всех?
– Потому что они загадочные и, как сказать… из земли?
– Земные?
– Да, земные. Загадочные и земные.
– Почитаю его. Но, боюсь, на английском.
– Это лучше, чем ничего, – сказала она. Затем процитировала: – Un olor a tierra recién nacida, a mujeres que duermen con la mano en el sexo, complacidas…
Джордж взглянул на нее. Что-то было в ее улыбке. Так бросаться эротическими стихами в «Ленд Ровере»…
– Y se van llorando, llorando, la hermosa vida[112], – продолжала она.
– Плачут и
