Белый кролик, красный волк - Том Поллок
— Именно это она и велела мне сделать.
Но, глядя на нее, я чувствую, как мой пульс приходит в норму и тошнота откатывает от горла. Даже сейчас, когда она собирается убить человека, которого я считал своим другом, моя сестра успокаивает меня.
— Она велела мне бежать, — продолжаю я, — и я подумал, что она пытается защитить меня — она всегда пытается меня защитить. Но оказывается, она просто хотела отвлечь от меня внимание, чтобы сделать это.
Бел делает три быстрых шага назад в угол комнаты, чтобы видеть нас обоих одновременно.
— Я защищала тебя, — тихо говорит она. — Он тобой манипулировал, Пит. Он предал тебя.
В ее голосе звучит мольба, и, несмотря на все, я чувствую прилив гордости. Бел, эта машина для убийства, нуждается во мне и в том, чтобы я, и только я, верил ей, был на ее стороне и не винил ее.
И я не виню. Я знаю, что это не ее вина.
— Питер, — задыхается доктор А. — Умоляю, я не понимаю. Что происходит? Я не знаю, о чем она говорит. Скажи ей. Она тебя послушает. Она послушает.
Его голос напрягается, и из горла вырывается вой. Я бросаюсь к нему через всю комнату, с подозрением глядя на сестру, стоящую в углу.
— Пойдемте, доктор А. Все в порядке, — стараюсь говорить максимально спокойно. — Садитесь, у вас дрожат ноги.
— Но Д-Дин…
— С ним все будет в порядке, я только что проверял.
Я беру его за руки. У него стариковские руки, мясистые и седые. Его ладони скользкие от крови. Я опускаю его на ковер, пока он не приваливается спиной к стене, раскинув босые ноги. Я устраиваюсь перед ним в позе лотоса.
— Как долго вы были моим учителем математики, доктор А? — тихонько спрашиваю я.
Он непонимающе разинул рот.
— Как долго? — повторяю я настойчиво.
— Ч-четыре или пять лет?
— Пять, — подтверждаю я. — Помните ли вы наш первый совместный урок пять лет назад?
— Н-нет.
— Мы проходили вероятности. Я впервые с ними столкнулся, и мне очень понравилось: «Вероятность любого из двух независимых событий, происходящих абсолютно случайно, равна вероятности одного, умноженной на вероятность другого, так что вероятность того и другого вместе меньше, чем вероятность любого из них в отдельности». Помните?
Он озадаченно кивает.
— Питер, что ты…
— В стране меньше сотни слабовидящих учителей, — говорю я. — Значит, вероятность того, что учитель окажется слепым, составляет примерно один к шести тысячам. И как вы думаете, каковы были шансы у меня, математического вундеркинда, по чистой случайности попасть к слепому учителю математики на целых пять лет подряд, особенно когда…
Но мне не нужно заканчивать предложение. По его лицу я вижу: он уже знает, что я собираюсь сказать.
Когда слепота — это единственное, что может защитить вас от моего влияния.
Я всегда следил за его глазами, но они, конечно же, никогда не останавливались на мне. Он дрожит, дергает себя за бороду, издает тихие всхлипы, которые кажутся сорвавшимися попытками заговорить. Он боится — но это его собственный страх.
— Вы тоже часть этого, — тихо говорю я. — Вы один из них.
И тогда рядом с нами садится Бел, так тихо, что доктор А даже не реагирует, когда она подносит нож к его плечу, к тому месту, где его пижамная рубашка расстегнулась, и невесомо проводит по пегой коже над ключицей. Костяшки ее пальцев белеют, когда смыкаются на рукоятке. Я изучаю лицо Артурсона. Он предал тебя. Бел права. И мама, и Ингрид тоже. Все меня предали, кроме Бел. Бел делает это ради меня. Какое право я имею сомневаться в ней?
— Не надо, — выдыхаю я тихо и на мгновение пугаюсь, что она этого не услышала, но нож не двигается. — Оставь его, — говорю я ей.
— Почему?
Мои глаза находят ее в темноте.
— Чтобы ты знала, что способна на это.
Она отворачивается.
«Не надо», — думаю я. Не будь той, кем она тебя сделала. Тебе не нужно становиться такой. Подумай. Я стараюсь отдать ей все: мое сомнение, мою нерешительность. Проходит ровно семнадцать секунд, но мне кажется, что прошла вечность, прежде чем она заговаривает.
— Ну и… что же нам с ним делать?
Нам. Мне становится капельку легче дышать.
— Как долго Дин пробудет без сознания? — спрашиваю я.
— Тот парень на лестнице? — она пожимает плечами. — Недолго.
Я на мгновение возмущен такой расплывчатостью.
— Свяжи его, — говорю я, глядя на доктора А. — Дин найдет его, когда проснется. Сбрось все телефоны и компьютеры в унитаз, это выиграет нам немного времени.
Мне одновременно и спокойно, и тошно оттого, что она не спрашивает: времени на что? Мы всегда думали одинаково.
Я направляюсь к двери, не глядя, пойдет ли она за мной.
Снаружи, на улице, как будто ничего и не было. Луна светит полная и яркая, тротуар покрыт инеем. Из сада где-то за террасой доносятся такие звуки, словно истязают обреченные души в каком-то подпространстве ада — это, похоже, лисы занимаются сексом. У Бел больше нет ножа. Я вымыл его и вернул на подставку, пока она собирала телефоны. Наверное, это своего рода извинение.
Она нервничает. Идет на цыпочках впереди меня и много говорит ни о чем.
— Как ты узнала? — спрашиваю я. — Об Артурсоне?
Почему-то я сомневаюсь, что она вычислила это из теории вероятностей.
Она пожимает плечами.
— За мной тоже наблюдал учитель, Феррис. Он сдал Артурсона.
После того как что-то сделала, чтобы развязать ему язык? Мне интересно, но я не спрашиваю. Вместо этого я говорю:
— Я не виню тебя, Бел. Я знаю, что это не твоя вина.
Она останавливается и поворачивает голову.
— Вина? — Она говорит размеренно, осторожно. — Ты думаешь, я стыжусь того, что сделала?
— Бел, шестнадцать человек ме…
Но она обрывает меня жестом руки. Я отшатываюсь назад. Я неправильно все понял. И теперь вижу это по ее лицу: гнев, подпитываемый гневом, подпитываемый гневом. Я слышу это по тому, как предложения начинают наползать друг на друга.
— Эти мужчины держали своих жен в страхе, — говорит она. — И делали это в течение многих лет, чтобы иметь возможность контролировать их. Они годами вселяли страх, сомнения и причиняли боль, годами заставляли этих женщин поверить, что те заслужили такое обращение. Я их просто убила. Они легко отделались.
— Что? — спрашивает она, когда я пристально смотрю на нее. — Ты хочешь сказать мне, что это было неправильно? Что мои действия хуже их действий? Серьезно? Ты-то?
Я ничего не говорю. Не могу.
— Нет, — наконец говорит
