Если бы ты был здесь - Джоди Линн Пиколт

Я стараюсь не говорить с Бетти или Сиретой о Галапагосах, потому что в ответ они лишь назначают мне алпразолам или лоразепам, а я больше не хочу какого бы то ни было фармакологического вмешательства в мой разум. Но вопреки их заверениям, что галлюцинации пациентов, отключенных от ИВЛ, постепенно забываются, со мной этого не произошло. Скорее наоборот, они становятся все острее и ярче, потому что я возвращаюсь к ним всякий раз, когда остаюсь одна в своей палате.

– Эти… сны, – начинаю я. – Те, что мне снились во время подключения к ИВЛ, не похожи на обычные сны. – Я заставляю себя продолжать, ведь этот врач не может отмахнуться от моих глупых опасений. – Мне трудно поверить, что они ненастоящие.

Доктор Стерджис кивает, как будто слышал о таком и прежде.

– Вы беспокоитесь о своем психическом состоянии? – тут же понимает он.

– Да, – признаю я.

– Что ж, могу сказать, что почти все непонятное помогают объяснить законы естественных наук. При недостаточном насыщении мозга кислородом меняется ваше психическое состояние. У вас возникают проблемы с интерпретацией происходящих с вами событий. Добавьте к этому обезболивающие и глубокую седацию, и вы получите отличные условия для проявления всех видов бреда. Есть даже некоторые ученые, которые считают, что вырабатываемый эпифизом диметилтриптамин…

– Я не знаю, что это значит.

– Это основной ингредиент галлюциногена аяуаски, – поясняет доктор Стерджис. – Но все это лишь теории. На самом деле мы до сих пор точно не знаем, что происходит, когда вводим пациента в искусственную кому и его разум пытается синхронизировать реальность с бессознательным. Например, в какой-то момент вы, скорее всего, почувствовали себя словно в западне – большинство ковидных больных на ИВЛ пытаются избавиться от воткнутых в их тела трубок. Ваш мозг, находясь в состоянии наркотического опьянения, пытался придать смысл бессмысленному бессознательному, и, возможно, в какой-то момент вам приснился сон, в котором вы были связаны по рукам и ногам.

Однако в своих галлюцинациях я не чувствовала себя связанной, наоборот, я чувствовала себя свободной. Вот почему меня так раздражает отсутствие возможности управлять своим телом. Я хочу побродить по Сьерра-Негре. Я все еще ощущаю запах серы. Я чувствую руку Габриэля на своей обнаженной коже.

– Нейроны перестраиваются во время подобного состояния, – продолжает доктор Стерджис. – Но я могу вас заверить, что это был всего лишь сон. Пусть и трехмерный, но все равно сон. – Он опускает глаза и вновь вчитывается в мою карту. – Итак, ваш врач говорит, вы испытываете проблемы со сном?

Интересно, почему каждый ответ врачей сводится к назначению большего количества препаратов. Будь то парацетамол, или золпидем, или еще какое-то снотворное. Мне нужно совсем не это. Дело не в том, что я не могу заснуть, а в том, что я не хочу засыпать.

– Потому что боитесь новых галлюцинаций? – уточняет врач.

После секундных колебаний я киваю. Мне не хватает сил признаться ему: я не боюсь возвращаться в тот, другой мир.

Я боюсь, что если вновь там окажусь, то захочу остаться.

Из отделения реанимации и интенсивной терапии меня переводят в стационар, а это значит, что Сирета, Бетти или сексуальный помощник медсестры больше за мной не присматривают. Теперь я лежу в той палате, куда попала изначально – сразу после того, как меня привезли в больницу на «скорой». Правда, я этого не помню. Здешние медсестры работают на пределе своих сил, потому что им нужно ухаживать за бóльшим количеством пациентов. Финн не может меня навещать, потому что приписан к отделению реанимации и интенсивной терапии и ему запрещен вход в другие отделения из-за протоколов безопасности.

Здесь я чувствую себя еще более одинокой.

Из громкоговорителей на моем этаже постоянно слышится: «Код такой-то».

Я понимаю, что подавляющее большинство пациентов, которых переводят отсюда в реанимацию, не возвращается в свои палаты. Что я аномалия.

Когда меня навещает логопед, я так рада пообщаться хоть с кем-нибудь, что не признаюсь ей в улучшении своего самочувствия – пусть пока хрипло, но я уже вполне могу говорить. Однако Сара, словно прочитав мои мысли, замечает:

– Логопед отвечает не только за способность к говорению. Вам также придется пройти тест на глотание. Мы попробуем давать вам пищу разной консистенции, чтобы убедиться, что вы не задохнетесь при очередном ее приеме. Если сдадите экзамен на отлично, вам удалят назогастральный зонд.

– Ради того, чтобы принимать пищу, как все нормальные люди, я готова на все, – отвечаю я.

Сейчас я могу оставаться в сидячем положении, не испытывая головокружения, почти полчаса, а значит, я вполне гожусь для того, чтобы пройти тест на глотание. Я послушно сажусь, свесив ноги с кровати. Сара насыпает несколько измельченных кусочков льда на ложку и кладет их мне на язык.

– Все, что вам нужно сделать, – инструктирует она меня, – это проглотить.

Трудно глотать по команде, но это почти не имеет значения, потому что лед тает у меня во рту и стекает вниз, увлажняя пересохшее горло. Пока я блаженно впитываю влагу, Сара подносит стетоскоп к моему горлу и прислушивается.

– Можно еще? – спрашиваю я.

– Терпение, малыш-кузнечик[63], – улыбается Сара, но я не понимаю, что это значит. – Эх, вы, миллениалы! – вздыхает она.

Сара подносит стакан с соломинкой к моим губам, и я набираю полный рот воды. И ощущаю такое же блаженство, как и от колотого льда.

К тому времени, когда мы доходим до яблочного пюре, я уже на седьмом небе от счастья. Сара поворачивается ко мне, чтобы забрать тарелку, но я крепко вцепляюсь в нее рукой и успеваю засунуть в рот еще одну ложку пюре.

Мы переходим к крекерам из цельнозерновой муки, которые нужно жевать. Моя челюсть начинает вспоминать, как это делается. Сара наблюдает за работой моего горла.

– Неплохо, – резюмирует она.

Я жду, пока не прожую последнюю крошку.

– Это так странно, – размышляю я вслух, – разучиться есть.

Я ложусь, и Сара вставляет мне в ноздри кислородные канюли.

– У вас будет еще много практики. Я собираюсь дать зеленый свет для удаления назогастрального зонда. Завтра под моим присмотром вы сможете съесть целую порцию нормальной еды.

Через полчаса в палату заходит медбрат, чтобы удалить назогастральный зонд.

– Как же это здорово, – проворно выполняя свою работу, говорит он, – видеть вас вновь.

Я пытаюсь прочитать имя на бейджике, висящем у него на шнурке.

– Зак? – уточняю я. – Вы ухаживали за мной раньше?

Он прижимает