Евгений Замятин - Том 3. Лица
2-й Халдей в это время скинул с себя халдейскую одежу и в купецком кафтане, расталкивая народ, идет к забору.
Купец. Нагнись-посторонись, раздвинься, раздайся: ли не видишь, я своей персоной иду? Ну-ко-сь пусти, чего тут у вас? (Глядит в щель, свирепеет.) Да это моя Машка – ах, шалава! Да это Левша – ах, кобель! (Бежит кругом, накидывается на Левшу.) Ты, рвань, голоштанник! Ты что ж мою девку скоромишь, а?
Левша (туда-сюда, тычется – убежать: бежать некуда. В отчаянии). Ой, вот те крест, женюсь я на Машке на твоей (Крестится левой рукой.) Ну… вот сейчас женюсь. Ну пойдем в церковь, пойдем!
Купец. Левша косорукий! Креститься-то сперва обучись! «Женю-юсь!» Машка, подь сюда! (Наступает.)
Левша (обиделся). Оно хотя-хоть я и Левша, а ежели технически… Да-к мы это самое…
Купец. Ух ты, рвань коричневая! Нет, ты сперва, голопузый, предоставь мне червонцев на сто рублей да серебра на тридцать, да бумажками пуд и три четверти. Вот тогда сватайся. А то ишь ты: «Я женю-юсь»… бес-портошник! Машка, подь сюда!
Девка Машка. Не пойду. (Прячется за Левшу.)
Купец. Не пойдешь? (Наступает на Левшу.)
Левша (прячется за Машку). Эй, наших бьют! Эй! Силуян, сюда!
Силуян (входит, засучивает рукава). Могу. Кого?
Купец (сробевши). Мене.
Силуян, не торопясь, приготовляется бить Купца, расправляет у него бороду, плюет себе на ладонь. Вдруг – издали – песня, посвист. Силуян останавливается. Опрометью вбегают несколько туляков, кричат.
Туляки. Казаки-и! – Скачут!
Все – врассыпную, кто куда – к забору, под забор. С гиком и свистом, влетают казаки на деревянных досках с лошадиными головами, с мочальным хвостом. Платов в санках, возле санок – свистовые с кнутами. Разогнались – Платов кричит: «Стой-стой-стой, дьяволы!» Из-под забора, из-за пригорков выглядывают головы – тройка остановилась – головы нырнули вниз.
Платов (стоит в санях, озирается грозно). А-а-а-а, нету? Попрятались тулячишки, в тараканьи норы забились? Эй, свистовые! Гони всех сюда!
Свистовые (скачут, как зайцев – подымают спрятавшихся туляков). Э-эй, гони! гони! – Та-та-та-та-та! – Гони! Фью! – Эй-эй-эй!
Согнанные туляки, сгрудившись, выпирают вперед Егупыча – божественного вида старик, и Силуяна – быкобогатырь. Платов взлезает на сиденье саней и, хлебнув из фляги, выпятив грудь, начинает.
Платов. Вот, братцы, так и так. Как, значит, пришло нам время стать собственной грудью. В рассуждении, что, значит, наша матушка-Рассея. На поле-брани-отечестве, согласно присяге. И ежели, например, ихняя аглицкая блоха супротив нашей, то, стал-быть, обязаны мы до своей последней капли все, как один. И приказано мне передать вам его милостивое царское слово… (Орет.) Чтоб у меня была сделана! (Кротко.) Как значит, он отец, мы – дети… (Орет.) А в случае ежели у меня – так во! (Грозит кулаком.) И, стал-быть, православные, поклянемся жизнь свою положить на месте преступления – все, как один. Ма-алчать! Ур-ра!
Лошади у Свистовых шарахаются. Туляки выпихивают вперед Егупыча.
Егупыч (скидывает гречневик, прокашливается). Да, оно, конечно, мы его милостивое царское слово чувствуем. Ка-ак же! А только сомнительно нам, про что это ты говорил-то. Мы народ тихий, невоенный.
Платов (невоенным, человеческим голосом). Да это я так – для строгого порядка. А дело, братцы, вот: должны наши тульские мастера ихним разным Европам нос утереть. Как, значит, ихняя невозможная техника, а наша – тульская, то оно и выходит… Да. Ну, которые тут у вас есть самолучшие мастера? Говори, не бойся.
Туляки (выкрикивают). Левша! Левша! – Силуян! – Старик Егупыч! – Левша! – Силуян! – Левша! Левша! Он, он у нас самый… – Левша!
Платов. А где же этот самый Левша?
Туляки. А вот он – с Машкой! – Мухрыш-то, ну вот – в картузе. – Он у нас самый…
Платов (Свистовым). Доставить его!
Левша старается унырнуть. Свистовые его ловят, волокут к Платову.
Платов (глядит на Левшу.) Н-да. Не тово… неказист… (Берет, открывает шкатулку.) Ну, мастера, глядите: тут вот оно все и есть.
Подходят Егупыч и Силуян.
Егупыч. Ах, ты Мать… Пресвятая, Сподручница грешных – да это блоха, никак?
Силуян. Живая – аль колелая?
Платов. То-то и есть, что не живая, а, стал-быть, подлецы эти англичане из чистой стали ее в изображении блохи построили… И, значит, в середке у ней, у гадины, завод с пружиной, и завести – она, стерва, пойдет танцевать. И как, значит, согласно присяге, то и пообещал я царю: так и так, наши-де тульские еще и почище диковину сделают. Ну? Можете?
Оружейники переглядываются, перешептываются.
Левша (скинув картуз, почесываясь). Оно хотя-хоть, конечно… Кромя всего прочего… Но ежели, это самое, техническое, например, так оно и не… и не то, чтобы как, а вроде как как…
Платов (орет). Что-о? Я на вас голову прозакладывал, а вы… Да я вас – в кр-рохи пирожные! (Подымает кулачище.)
Егупыч. Ты, ваше превосходительство, говори словесно. Мы – народ невоенный, но против ихних мастеров, конечно, не уступим. А только аглицкая нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и против нее надо взяться помоля Богу, подумавши, да. Ты нам эту блошку оставь, а сам поезжай на Тихий Дон с Богом, заживляй раны, за отечество приявшие, а когда будешь вертаться, авось мы к той поре свое дело сделаем.
Платов. Авось! А это слыхал: авоська веревки вьет, небоська петли затягивает? Нет, вы мне толком скажите: чего вы такое сделаете?
Оружейники шепчутся.
Егупыч. А уж что мы сделаем, того мы в одну минуту преждевременно сказать тебе не можем.
Платов (орет). Как, такие-сякие, не можете? Да как же я вам это аглицкое удивление оставлю, коли я не знаю, чего такое вы с ним сделаете?
Егупыч. Не оставляй, батюшка, – не хочешь, не оставляй: воля твоя. Бери с Господом! Нам это хоть бы хны – нам все едино. И без этой блохи проживем: своих довольно.
Платов (освирепел). Да я вас всех… д… т… Ппашли вон!
Все шарахаются, стоит один Силуян.
Стой-стой-стой! Эй, ты, богатырь, как тебя? Поди-ка сюда, садись.
Силуян лезет в сани.
Вот. Ну, так и так: водку принимаешь?
Силуян. Могу.
Платов (наливает из фляжки). Ну-ка?
Силуян пьет и молча подставляет чарку снова. Пьет и опять подставляет. Платов хочет налить и себе, но фляжка уже пуста.
Эх! Л-ловок! Ну, ладно, пес с тобой. Рассказывай, чего вы такое с блохой придумали?
Силуян (не спеша утирается, отдает чарку Платову). Ф-фу! Благодарим покорно. А сказать – не могу. Это – аминь.
Платов. Ах т-ты… Слезай – вон отсюда! Задарма все вылакал. Гл-лотка! Слезай-слезай-слезай! (Егупычу.) Ну-ка ты, старичок почтенный, иди садись.
Егупыч подходит, садится. Платов набивает огромную трубку табаком, хитро поглядывает на Егупыча.
Д-да… Так и так, придется мне, видно, к павловским за-мошникам ехать: не хуже вашего сделают. Хоть и неохота, а придется, – делать нечего. Да, придется, придется…
Егупыч. Что ж, поезжай с Господом. А только павловским – чтоб им… Бог здоровья послал и в делах скорого поспешания – им против наших не выстоять, нет! У нас вот Левша есть – дак он тебе что хошь: из башки у тебя, как из часов, все колеса-пружины вынет, маслицем смажет и назад положит.
Платов. У меня, брат, пружины и так вертятся, и маслица твоего не надобно. А вот надобно мне знать, чего вы такое придумали: у вас пружины годятся ли? Да, вот что.
Хитро глядит на Егупыча, запаливает трубку. Егупыч не спеша встает, вылезает.
Стой-стой, куда?
Егупыч. А мы, батюшка, кержацкой веры, от этого самого табашного зелья у нас головокружение в ногах происходит, да. (Идет.)
Платов. Тьфу! Эх! (Выглядывает Левшу.) Ну, ты, чувырло чумазое, как тебя… Левша, иди-ка, садись.
Левша влезает, садится.
Жуков табак куришь?
Левша. Оно хотя-хоть и… пользуемся… технически… А только я нынче… уж восьмушку – это самое… В грудях копоть, не могу больше.
