Приснись - Юлия Александровна Лавряшина
В его всегда немного несчастных детских глазах светило обожание — ему казалось, будто это я спасла его, вытащив из болота, которое затягивало все глубже. А это была вовсе не я, а Женя…
— Можно я тебя сфотаю? — спросил Макс тоже немного по-детски.
Но сохранившаяся в нем наивность меня не раздражала. Напротив, у меня руки тянулись обнять его и покачать немного: «Ну-ну, маленький мой, все хорошо! Ты у меня самый лучший, самый красивый, самый умный… А они все — дураки!» Любой психолог сказал бы, что в свое время я не донянчилась с младшим братом, поэтому меня так тянет к мужчинам, в которых не погибло детское начало, которое другой женщине покажется неприемлемым инфантилизмом.
На фотографию я согласилась:
— Конечно. Иметь снимок от самого Макса Оленина — это дорогого стоит.
Он опустил уже приготовленный аппарат:
— В каком смысле? У тебя их будет миллион! Если ты, конечно, согласишься.
— Я уже согласилась. По крайней мере на первый.
Опустив свои слишком откровенные глаза, Макс медленно покачал головой:
— Я не об этом. Если ты согласишься… — Он резко выдохнул, будто собирался заглотить стопку водки. — Ну… В общем, выходи за меня замуж, а?
Вот теперь ему удалось застать меня врасплох и поразить. А он расплылся в улыбке, наблюдая, как я часто моргаю, силясь понять сказанное и переварить это.
— Ты о чем, Макс?! Мы же…
— Вот только не произноси никаких цифр! — взмолился он вполне искренне. — Люди вечно прикрываются ими, когда не хотят признаваться, что у них нет главного.
— А что главное?
Он посмотрел на меня удивленно, даже развел руками:
— Чувства.
Удержав смешок, я только улыбнулась ему:
— Странно слышать это от такого парня, как ты.
Его губы дернулись книзу:
— Какого? Избалованного? Богатенького бездельника?
Я попыталась рассуждать здраво:
— Ну, положим, ты не бездельничал, а занимался бизнесом. Я не об этом. Странно слышать, что бизнесмен ни во что не ставит цифры. В них заключен здравый смысл.
— Неужели? Есть какая-то норма? Можно признаться в любви на такой-то день, а пожениться через столько-то месяцев?
— Примерная норма…
— Да плевать! — заявил он и вдруг без предупреждения щелкнул фотоаппаратом.
Я возмутилась:
— Ты не дал мне даже сделать лицо!
— Тебе это и не нужно, поверь мне.
— Покажи, — потребовала я.
И, взглянув на маленький экран, убедилась, что Макс прав: лучшей фотографии у меня еще не было.
— Вот видишь, — произнес он, хотя я еще ничего не сказала. — Я чувствую тебя. Больше ничего и не нужно. Ты согласна?
Не согласиться было невозможно.
Как невозможно было отказаться от него, видя перед собой это лицо. Целуя его… Прижимаясь… Я уже знала, что не смогу оторваться от него по доброй воле, ведь во всем, связанном с Максом, присутствовало нечто колдовское. И все же пустилась на хитрость, чтобы подавить последние опасения.
Когда мы уселись за столик в кафе, которое тоже было частью этого арт-пространства, и нам принесли ароматный кофе с десертом, я вынудила себя произнести:
— Давай вместо клятв в вечной любви, которые сплошь и рядом нарушаются, расскажем друг другу самое ужасное о себе? Это и будет полным доверием… Например, ты когда-нибудь нарушал закон? Не по мелочи, типа, игрушку в магазине стащил в детстве… А всерьез?
Его невероятные глаза были внимательны, и только… Признака паники я не заметила.
— Странное предложение, — заметил Макс, отпив эспрессо. — Но в этом есть определенный смысл. Только… Раз ты предложила, тебе и начинать.
Почему-то я не ожидала такого. Мне хотелось все выведать о Максе, а о себе я не готова была рассказывать самое секретное. Да и не было ничего такого… Хотя…
Рот наполнился горечью, и это был не привкус кофе. Я так долго старалась не вспоминать о том дне, что почти забыла его. Забыла, что сама была убийцей.
— Когда мне было семнадцать лет, я сделала аборт. Убила своего ребенка. Об этом никто не знает, кроме мамы и моей подруги. Теперь вот ты…
Наверное, Максу потребовалось усилие, чтобы голос прозвучал ровно:
— А тот парень?
Я покачала головой:
— Да у меня и не было парня. Это был друг Эдика — моего брата. Эдик утонул в то лето… А его друг утешал меня. Утешил. Я его так любила… Брата, конечно, а не его друга.
— Ты ему даже не сказала?
— А смысл? Я лучше тоже утопилась бы, чем вышла за него замуж. Мама сказала, что она лишилась одного ребенка и не позволит другому испортить себе жизнь. А потом… Потом мне приснилось, будто Эдик должен был вернуться к нам в теле моего малыша. А я… А было уже поздно… Я не дала ему вернуться!
Последние слова вырвались из меня таким воплем, что все в кафе вздрогнули и обернулись. Их взгляды жгли меня электрошокерами, и я вся извивалась от боли, которая столько лет копилась внутри меня.
Подскочив ко мне, Макс крепко обнял и повел куда-то — из-за слез я не разбирала дороги. Очнулась в его машине, где было тепло и играла тихая музыка. Я рыдала у Макса на плече на заднем сиденье, а он ласково гладил мои волосы.
Когда я смогла оторваться от него, он с досадой произнес:
— Зря мы это затеяли… Дурацкая игра.
— Это не игра.
— Верно. Я должен отвечать?
Я промолчала. Мне было не по себе от одной мысли, что он хочет улизнуть от признания.
Отрывисто кашлянув, Макс глухо произнес:
— Ты не поверишь, но мое признание тоже связано с братом.
Он держал меня за руку… Надеюсь, не уловил, как мое сердце сбилось с ритма. То, что Макс рассказывал, уже было известно мне, и все же я ловила каждое слово, калькой накладывая их на услышанное от Жени. Все сходилось. Какая все же чертовщина творилась с ее снами!
В тот момент, когда Макс дошел в своем рассказе до парашютного клуба, мне захотелось зажать ему рот. Вдруг что-то во мне надломится от его признания и придется отказаться от всего, что сейчас так и кипело в сердце? Я любила его в этот предпоследний момент с такой силой — на костер взошла бы! Но пока я еще не знала… Наверняка не знала…
А он, как назло, сделал паузу, описав свой разговор с Матвеенко. Мне показалось, что я вот-вот потеряю сознание…
— А потом?
То, как медленно он цедил
