Книга начал - Салли Пейдж
– Очевидно, не в лицо, – снова вставляет Руфь.
– Разумеется, – смеется Малкольм.
Слушая его смех, Джо чувствует, что на душе ее теплеет.
– И совсем скоро уже Иссахар слал ей в подарок ананасы и, адресуя свои наилучшие пожелания президенту, упоминал и ее имя. – Малкольм делает драматическую паузу. – Как бы то ни было, во время Гражданской войны Иссахар превратился из личного ортопеда президента в его шпиона.
– Вот это да! – реагирует Руфь.
– Линкольн заметил, что Иссахар вхож в любые двери и с кем угодно способен завязать интересный разговор. И президент не преминул воспользоваться этим его искусством в собственных целях. Он послал его к одному из своих главных военачальников, генералу Бэнксу, чтобы якобы передать ему кое-какие послания. Но на самом деле он попросил Иссахара прощупать генерала на предмет его благонадежности. И вскоре Иссахар уже получал жалованье из фондов Секретной службы.
– Поразительно, – говорит Джо, качая головой.
В голове ее мелькает мысль: как было бы здорово пересказать историю Иссахара Эрику. А потом ей кажется, будто она снова слышит, как хлопает дверь ее магазина.
– Так как же он все-таки оказался на Хайгейтском кладбище? – изумленно спрашивает Руфь.
– В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году Иссахар решил вернуться в Англию и обосноваться в Лондоне. Он купил большой дом на Брук-стрит и открыл хирургический кабинет, на этот раз под вывеской: «Доктор Захария, генеральный ортопед армии США», – с едва сдерживаемым восторгом объявляет Малкольм.
– В каком-каком? В тысяча восемьсот семьдесят четвертом? А он мог заказать себе обувь у Лобба? – вслух интересуется Джо.
– Вполне возможно, – задумчиво отвечает Малкольм. – Я и сам размышлял о том, не встречался ли он при жизни с Джордж Элиот. Ему ведь очень нравилась светская жизнь. Он и сам устраивал пышные званые вечера и любил бывать в обществе. Интересовался и литературой. Да, забыл сказать вам, что он украл еще одну книгу по ортопедии, но в нее уже включил отрывки из Шекспира. Обозреватели назвали ее «Поэзия нашей стопы».
Джо смеется, а потом думает: чему тут удивляться? Она ведь знакома с одним оптиком, который тоже любит поэзию.
– Но почему же все-таки Хайгейтское кладбище? – повторяет вопрос Руфь.
– У меня есть гипотеза, почему именно Хайгейтское, и я вам сейчас ее изложу, – говорит Малкольм и поворачивается к Джо. – Но сначала, Джоанна, давайте поможем вам отнести тарелки на кухню. – С этими словами он встает. – Прекрасный ужин, Джоанна. – Он делает в ее сторону легкий поклон, утыкаясь подбородком в свой психоделический галстук.
Глава 37
Дорогой друг Малкольма Басвелла
Джо ставит на кофейный столик блюдо, полное пирожков со сладкой начинкой, и снова наполняет бокалы. Все уютно устраиваются в креслах дяди Уилбура вокруг газового камина.
Джо поднимает бокал за Малкольма и произносит тост:
– За храбрость!
Руфь следует ее примеру.
И обе ждут.
Малкольм глубоко вздыхает, плечи его опущены, но взгляд остается решительным.
– Ну что ж… – начинает он, – этот галстук был мне подарен много-много лет назад моим дорогим другом Рупертом. Я познакомился с ним, когда мне было восемнадцать лет. – Поочередно кивая, он переводит взгляд с одной женщины на другую. – Однажды он приковал себя к ограждению на Беркли-сквер, где я частенько обедал. И в итоге я поделился с ним своими сэндвичами.
Джо улыбается против воли.
– О, прошу вас, не смейтесь, – умоляющим голосом говорит Малкольм, и Джо, не отдавая себе отчета, торопливо прижимает ладонь к губам:
– Простите, Малкольм, я вовсе не воспринимаю ваш рассказ не всерьез.
Малкольм вздыхает и слегка поглаживает ее по руке:
– Конечно, Джоанна, я это знаю. Просто это напомнило мне о том, что я сам поначалу смеялся. Я насмехался над всем, что он пытался сделать. И сейчас очень жалею о том, что не вырвал себе проклятый язык.
– А что Руперт пытался сделать? – спрашивает Руфь.
– Он пытался изменить свою жизнь, а также мир, в котором мы все живем. Он хотел, чтобы мир стал более справедливым, чтобы в нем исчезли предрассудки и невежество. Это было уже в конце шестидесятых годов. Он был человеком шестидесятых, тогда как я был скорее из пятидесятых… порой мне кажется, что я там и остался.
Малкольм умолкает. Такое впечатление, что он погружается в какие-то свои размышления. Но уже скоро он снова берет себя в руки и переключает внимание на своих слушательниц.
– Ах да, Руперт… ну вот… в Лондоне он принимал участие практически во всех демонстрациях. У него была цель, за которую, как он считал, надо бороться. Мы с ним стали близкими друзьями – даже несмотря на то, что я частенько поддразнивал его, когда он принимался ругать политиков и всяких должностных лиц.
– И как долго вы с ним были друзьями? – спрашивает Джо.
– Примерно года два, – отвечает Малкольм. – Все свободное время мы проводили вдвоем. Но потом он решил поехать в Америку, думал, что там найдет ответы на все свои вопросы. Это было время Вьетнамской войны, и он хотел присоединиться к антивоенному движению.
– И вас не соблазняла мысль отправиться с ним? – спрашивает Руфь.
Лицо Малкольма теперь похоже на печальную маску; слез на глазах нет, но, возможно, думает Джо, он пролил их по Руперту так много, что у него их больше не осталось.
– Да, он протягивал мне руку, звал с собой. Я до сих пор вижу перед собой эту картину. Он очень хотел, чтобы я отправился с ним. Но я был еще молод, и мне было очень страшно, надо мной тяготела мысль, что про меня скажут люди. Какой я все-таки был глупец! – Словно сам не веря в то, что так все и было, Малкольм качает головой. – Итак, я от него отвернулся. Моя мать, эта отважная женщина, предлагала мне ехать с ним. Она понимала, что для меня значила дружба с Рупертом.
Джо вспоминает слова Малкольма: «Когда-то у меня был друг, с которым мы потом расстались. Я не приложил должных усилий, чтобы его удержать». Неудивительно, что он прекрасно понял суть ее отношений с Джеймсом.
– Вот она бы поехала не задумываясь, – продолжает Малкольм. – Эта женщина поднимала бомбардировщик над облаками и практически вслепую вела
