Руфь Танненбаум - Миленко Ергович
Когда устали хлопать и последние ладони, появился прославленный драматург Джуро Хохнемер с шампанским. Он заказал его из Франции, для прощального вечера своего друга, но ящик с бутылками прибыл всего два дня назад.
– Вы же знаете, как в последнее время стало трудно с доставкой! Дорогие мои господа, да мне сейчас пришлось из Африки заказывать страусиные яйца для рождественского омлета, и хорошо если они успеют прибыть до Рождества!
– Ох, Джуро, стоит мне вас увидеть, и я сразу чувствую, что от смеха снова описаюсь. Так жалко, что вы до сих пор не сочинили комедию. Вы ведь такой шутник!
– Нет, нет, госпожа Миклошич, комедия дело серьезное, а я по своей природе и нраву писатель несерьезный.
– Вы несерьезный? Ну уж, дорогой Джуро, если вы несерьезны, что же тогда остается делать нам! Всем вместе убиваться, что мы несерьезны и глупы! Но я, знаете ли, убиваться не стану!
– Оборони Господь, дорогая моя…
– А как вы думаете, война будет?
В этот момент вылетела пробка из первой бутылки, после чего послышалась канонада из остальных одиннадцати. И пусть знают и англичанин, и немец, как палит наша артиллерия! Фойе наполнилось запахом, напомнившим Руфи запах тех изыс-канных духов, которым был пропитан венский театр. Вот, значит, как пахнет шампанское. Она потребовала, чтобы налили бокал и ей, но Бранко Микоци сказал, что ее время еще придет, она будет купаться в реках шампанского и лучше ей начать это как можно позже.
– Не лучше. Кто знает, что будет с нами дальше, – серьезно ответила она.
А он погладил ее по щеке, как будто она все еще та маленькая девочка с прослушивания.
– Не смей меня так трогать! – стряхнула она его руку.
И ушла к противоположной стене фойе, а потом до конца вечеринки капризничала и больше на него даже не посмотрела. А Клара шла за ней следом, как верная такса, и так же, как обычно в такой ситуации, делала вид, что они с Руфью подруги. Эта низкорослая сгорбленная зверушка из низших слоев общества страстно хотела, чтобы окружающие их господа думали, что она и Руфь очень близки, и воображала, как они навостряют уши, чтобы услышать их перешептывания. Клара Диамантштайн была одержима этим желанием.
Она надоедала Руфи просьбами вместе ходить в туалет и там пудриться перед огромным зеркалом, на что Руфь у всех на виду закатывала глаза, и это тоже выглядело очень кокетливо, настолько, что дамочки Фрнтековиц, три светловолосые дочери гинеколога Миклошича, ревниво усмехались, задирали носы чуть не до самого потолка и нервозно кутали свои голые и угловатые детские плечи в горностаевые пелерины.
Вполне насладившись этим, Клара снова наклонилась к уху Руфи сказать, что у госпожи Позвински под глазом огромный, черный сверху и страшный нарыв, и она все время пытается скрыть его с помощью грима. Клара спросила, почему наша Майечка его не выдавит.
– Никакой это не прыщ, – нервозно ответила Руфь. – Это рак, и скоро Майя умрет в муках.
Клара посмотрела на нее с ужасом.
Руфь рассмеялась и сказала ей: «Боже, мой боже, как же вы, еврейки, наивны!» – а ее подружка улыбнулась и легонько шлепнула ее по попе. Руфь так сказала, передразнивая балетную сводницу фрау Шмидт, которую на самом деле звали Иванка Ковачич и она была вовсе не сводницей, а заведующей балетной сценой, а они прозвали ее фрау Шмидт из-за того, что, по их мнению, она была гитлеровской шпионкой. На белой, как снег, блузке, под которой угадывалась острая маленькая грудь, похожая на пару гранат с боевым отравляющим веществом, фрау Шмидт носила золотую свастику, не больше чем ноготь на мизинце, окаймленную мельчайшими красными драгоценными камешками.
Фрау Шмидт была околдована Микоци, она преследовала его в театре, по вечерам устраивала ему ловушки в тех местах, где он обычно появлялся, подстерегала, когда он направится в туалет, и тут же подскакивала с какими-то странными вопросами, а потом перепуганный и возмущенный Микоци по секрету пересказывал это актерам, а те распространяли его рассказы другим, и в конце концов все завершалось тем, что по крайней мере раз в неделю фрау Шмидт, заплаканная, выбегала из театра, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Но, разумеется, возвращалась, никому бы и в голову не пришло, что такая особа может действительно уйти.
– Вам, Бранко, не нравится моя брошка? – спросила она его как-то раз.
– О вкусах не спорят, госпожа Ковачич, но мне она действительно не нравится.
– Но почему же, скажите!
– Это была бы длинная история.
– А может, вы после спектакля придете ко мне да и расскажете эту длинную историю? Почему нет, у нас будет целая ночь!
Он еще сильнее покраснел и сбежал.
Но фрау Шмидт, несмотря на свой маленький золотой крестик с четырьмя загнутыми концами, в душе была доброй и никому не пожелала бы зла. Она объясняла Руфи и Кларе, что им следует как можно скорее найти мужчин своей жизни, но только ни в коем случае не среди актеров. Актеры в браке ненадежны, потому что перед ними чаще всего плохие примеры.
– Ну представьте себе, девочки, какими они могут быть, если у Гамлета учатся, как вести себя с женщинами! Поэтому держитесь от актеров подальше, а сказать по правде, бежать нужно и от танцовщиков, потому что у них совсем маленькие пиписьки, и часто они даже не знают, что с пиписькой делать. Поэтому, дорогие мои, держитесь поближе к рабочим сцены: как правило, это сильные мужчины, надежные в постели и полезные в доме.
Фрау Шмидт хлопала Паше Лубанскому и Руфи с таким усердием, словно гасила ладонями огонь. Она расчувствовалась, как после хорошего балетного спектакля, например «Лебединого озера», в котором ее балерины были лучше всех, а танцоры Штефанаца хуже всех. Фрау Шмидт предавалась самыми разным мечтам.
– Госпожа Майя не умрет, – у Клары камень упал с сердца, – это просто прыщ, просто крупный прыщ, и ничего другого! – повторяла она, как шарманка, после выпитого втихаря бокала шампанского, причем Руфь сделала вид, что этого не видела.
– Может даже завтра умереть, это никогда заранее не известно, – сказала Руфь.
– То есть как?
– Да очень просто, раз и всё, и тебя больше нет!
– Что значит «раз и всё»?
– Разрыв сердца – ты знаешь, что такое разрыв сердца? Вот ты сейчас стоишь и разговариваешь со мной, и тебе кажется, что с тобой все в порядке. А тут у тебя сердце вдруг
