Только сегодня - Нелл Хадсон
Найл кивнул.
– И вот я всем нутром стал чувствовать, что Гамлет хочет умереть. Он сознательно идет к этому. Просто он слишком… нет, не напуган… слишком неврастеничен. Слишком погружен в свои размышления. Но прошлым вечером, – Пэдди издал еще один вздох-всхлип, – прошлым вечером я реально не хотел умирать. «Нет, – подумал я, – только не в этот раз». Сегодня я хочу жить.
Кто-то всхлипнул. И это вывело Пэдди из задумчивого состояния.
– Ну вот, раньше я никогда не играл в таком ключе. И не думаю, что снова смогу, – заключил он.
Мила ушла варить кофе и вернулась с кофейником и пачкой парацетамола для всех нас. Я закурила. После первой же глубокой затяжки что-то внутри меня надломилось, и я снова сорвалась. Джесс пришлось снова обнимать меня. Я кричала, заглушая свои гортанные вопли одеялом. Мне казалось, что мою душу разрывают на части, и я ору, сопротивляясь этому. Надо продолжать курить, надо восстановить дыхание, надо прижечь рану. Мила села с другой стороны от меня, чтобы растереть мне спину.
– У кого-нибудь еще осталось чувство, что все это сон? – спросила Мила.
Я кивнула. Со всех сторон послышались бормотания в знак согласия.
– Кто-нибудь сообщил Генри? – спросила я, гася сигарету и следом раскуривая другую.
Удивленный обмен взглядами.
– Нет, – сказал Найл. – Я с ним не разговаривал.
– Никак нет, – по-военному отрапортовал Пэдди.
– Подожди, – повернула меня к себе Мила. – Разве ты была не с ним, когда мы звонили вчера?
– Нет, у нас с Генри все кончено.
Ни у кого, включая меня, не оставалось ресурса, чтобы как-то отреагировать еще и на это событие.
– Но, мне кажется, я должна сообщить ему, как думаете?
– Да, – поддержала меня Джесс. – Если чувствуешь, что сможешь.
Генри, Рич, родители – три телефонных звонка. Мне ведь это по силам, не так ли?
– Можно мне еще полтаблетки, Джесс? – попросила я.
– Конечно.
Я запила таблетку кофе и удалилась на балкон, прихватив четыре самокрутки и пуховое одеяло, которым обернула ноги, как старики укутываются пледом, сидя в саду. Дождь перестал, но небо по-прежнему было зловеще свинцовым. Город притих. Воскресенье всегда было самым скучным днем недели. У меня дрожали руки.
– Посмотри, что ты со мной делаешь, – обратилась я к Дилу. – Видишь, через что я должна пройти из-за тебя, придурок ты сраный.
Сначала мама.
– Алло? – ее голос был звенящим, натянутым, как струна, которая может вот-вот лопнуть.
– Привет, мам.
– Значит, теперь ты все знаешь?
– Да.
– Вот так.
– Да.
– А я еще и никак не могла до тебя дозвониться. Понятия не имела, знаешь ты, не знаешь, что там с тобой…
– Пожалуйста, мам, не ругай меня. Только не сейчас.
Она фыркнула.
– Ну если я не могу тебя ругать, о чем мы еще можем поговорить?
Я непроизвольно коротко рассмеялась. Мама тоже. Мы обменялись информацией, поступавшей каждому из своих «источников». Его родителям предстояло официальное опознание тела. Они уже вели разговоры о переезде в Израиль. Я рассказала ей, что виделась с ним накануне. Но умолчала о наркотиках.
– Он всегда казался мне заблудшей душой, – сказала мама.
Я пообещала держать ее в курсе событий и попросила отвечать тем же.
Мы попрощались.
Следующий Генри. Он не взял трубку.
Я отправила ему сообщение.
Позвони мне. Разговор не о нас.
Третья сигарета – Рич.
– Джони, господи. Что случилось?
Рассказывая, я не расплакалась. Чувство вины за то, что я бросила его без всяких объяснений, каким-то образом вышло на первый план на время. Для меня стало облегчением почувствовать хоть что-то иное. Я много извинялась.
– Вот ведь дерьмо, – сказал Рич, выслушав меня.
– Да.
Я ждала, что он скажет что-нибудь еще – выразит соболезнования или даже отчитает меня за то, что я так себя повела. Но я лишь слышала, как он учащенно дышит носом. И тут раздался входящий звонок с другой линии.
– Черт, мне звонят, это мой друг. Он еще не знает.
Рич так ничего и не сказал. Я отключилась.
– Привет. Ну что там у тебя? – начал Генри.
– Привет. Ты как? – невольно спросила я.
– Нормально. А ты?
– Вообще-то не очень.
Хлынули ручьем слезы. Затем прорвались рыдания.
– Да ради бога, Джони, что там еще приключилось?
– Тебе лучше сесть, – сказала я, заимствуя слова Найла.
Думаю, я и дальше просто повторила сказанное мне Найлом двадцать четыре часа назад; слова по-прежнему не имели большого значения.
– Да ебаный в рот, – выругался Генри и начал бормотать извинения.
– Не надо, – прервала его я. – Теперь это не имеет никакого значения.
И действительно, это было так, ничто не имело значения.
Мы оба плакали в трубку. Я смотрела через реку в направлении его дома.
– Где ты? – спросил он.
Я села, как если бы он вдруг мог увидеть меня.
– У Найла… И ты… то есть, конечно, если ты захочешь…
– Нет, нет, все в порядке, – сказал он.
Я почувствовала облегчение. Если бы он пришел, я бы захотела переспать с ним.
– Люблю тебя, милая, – сказал он.
– Я тоже тебя люблю.
Я выкурила четвертую и последнюю заготовленную сигарету.
19
Перед отъездом я зашла повидаться с Фионой. К счастью, Дженни дома не было. Впервые за все время мы расположились в гостиной, где Фиона принимала своих клиентов. Она предложила мне чай в фаянсовой кружке, которую я пристроила себе на колени, и в моем распоряжении была коробка с салфетками, стоявшая на кофейном столике. Вся обстановка комнаты, безусловно, производила успокаивающее впечатление – большое, глубокое кресло и приглушенные цвета создавали иллюзию того, что ты в надежных руках. Открыв дверь, Фиона прямо с порога одарила меня одним из своих фирменных, излишне долгих объятий. Я вдруг обнаружила, что невосприимчива к предполагаемым утешительным свойствам этого жеста.
Фиона спокойно отнеслась к моему угнетенному состоянию. Как врач, она даже в самой ужасной болезни не видела ничего особенного. Такое отношение стало для меня своего рода отдушиной после той обстановки, которая сложилась в нашей компании, где ко мне начали относиться с неестественной осторожностью, постоянно предлагая горячее питье. А ведь они и сами нуждались в утешении. Я вспомнила, как после смерти Марлы мы с Генри бесконечно занимались любовью, чтобы справиться с депрессией. Вспомнила, как Дил сказал, что это смерть толкает людей к совокуплению.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Фиона, расположившись напротив меня.
– Не знаю, – ответила
