Карусель сансары - Юрий Мори
Вокруг была ночь. Он прошёл по кругу, глядя то на оставшуюся в пелене последних дней часть Руздаля под контролем бабушек, тёмную, совершенно нежилую на вид, то на пригороды, усыпанные огоньками домов, то на центр и его величественные небоскрёбы. Время от времени тёмной полосой картину разрезала река.
– А красиво! – сказал он вслух. Остановился перед той часть ограждения, за которой виднелась далеко-далеко впереди неясная белёсая пелена и вдохнул сырой воздух. – Красиво! Что там дальше, интересно?
Он мог бы поклясться, что там лежит снег, обнявший землю, невысокие дома, уснувшие на зиму сады и парки, но было довольно тепло и сыро, поэтому не верилось.
– Там – окончание пути, Антон, – мягко, чтобы не напугать, сказала за спиной Десима Павловна: он узнал её по голосу, не оборачиваясь. – И начало пути тоже там.
Он смотрел на заснеженную даль, покачивая в пальцах рюмку. Потом решительно выплеснул её вниз, за ограждение, словно выронил из хрусталя внезапно ставший тягучим драгоценный камень, растворил его в ночи. Потом выкинул и саму рюмку, как потерявшую нужность пустую оправу. Вероятно, она разбилась где-то далеко внизу, но не было слышно ни звука. Только слабый ветер приглаживал мокрой расчёской волосы и шевелил галстук на шее.
– Мне не нужны здешние чудеса, бабушка. – Он всё так же не оборачивался. На башне всё равно довольно темно, да и на что там смотреть.
– Она никому не нужны, – вздохнула та. – Очень мало кто сам хочет попасть сюда, ещё меньше тех, кто горит желанием остаться. Однако, судьба у всех едина, поэтому остаётся терпеть. Или не терпеть, а драться, но ты удивишься, насколько мала разница в последствиях. Я тебе так скажу: иди той дорогой, что подсказывает тебе совесть. Если вдуматься, у человека ничего нет, кроме любви, совести и опыта. Но последний быстро устаревает, а любовь… Она вечна, но изменчива. С ней сложнее всего.
Антон промолчал. Он понял, что перед ним карта очередного этапа пути – сколько их ещё будет? Куда они приведут в конце? Да и… есть ли он вообще, конец, не обречён ли человек блуждать вечно…
– Как мне поступить сейчас, бабушка? Нужно уходить.
– Ерцль ещё не готов отпустить тебя. Он и не будет готов, но чуть позже у тебя появится такая возможность, не пропусти её. Будет больно, но в муках мы рождаемся, в них же живём и умираем – нам кажется, что умираем.
– А на самом деле? – он резко обернулся, но увидел только темнеющее навершие башни с дверью, откуда пришёл сюда, и ровную полосу ограждения с зубцами короны. Никого за спиной не было.
– Смерти нет… – выдохнул ему в лицо ветер, словно поцеловал влажными от страсти губами, не заботясь, нравятся ли такие ласки, нужны ли они ему здесь и сейчас. – И каждый раз меняет нас.
Почему-то этот порыв пах мятой и снежным утром в начале зимы, когда всё ещё нежно-белое, когда кажется, что никакая грязь не в силах испачкать будущее.
Антон отвернулся, облокотился на ограду и смотрел на белёсую даль, пока там, далеко впереди не вспыхнул всё тот же лазоревый луч. Теперь он, столб света, казался чуть ближе, немного ярче. Как и раньше, он встретил вверху непонятное препятствие и расплылся грибовидным пятном на чём-то, что рассмотреть отсюда было невозможно. Свет бил и бил, будто стараясь прорваться через непреодолимое препятствие, но так и не мог.
– Тётя Марта. Посёлок Насыпной, – сам себе напомнил Мякиш. – Или ты ставишь цель и достигаешь её, или цель ставят тебе – и тут уж не жалуйся, что она чужая.
Он дождался, пока луч погаснет, вытер мокрое от ветра лицо, промокнул ладонью волосы, пригладил их, и отправился назад. Без рюмки идти было значительно проще, можно держаться за перила, гладкие подошвы туфель уже не норовили соскользнуть с металла ступенек, как по дороге наверх.
Охранники без малейшего удивления открыли перед ним двери. Антон вошёл в зал, собираясь попрощаться с хозяином и уйти, что бы там ни думали себе господин Ерцль и его свита, но не успел: прямо на входе в него словно выстрелила струя тягучего липкого нечто, врезавшись в лицо. Он ослеп и оглох, перестал дышать, нелепо размахивая руками, пытаясь вытереть хотя бы глаза. Невольно облизнулся и почувствовал на губах солёное и густое.
– Ну вот, кровь слабого уже в тебе! – довольно сказал невидимый сейчас хозяин особняка. – Мог бы и сам выпить, понимаэш-ш-ш, без этих всяких заморочек. Первая часть инициации состоялась.
Мякиш вытер лицо рукавом смокинга, прочистил глаза. Посмотрел. Бенарес Никодимович по-прежнему сидел во главе стола, обернувшись к нему и укоризненно качая головой. Остальные гости тоже были на месте, даже Алина вернулась со сцены, где не было уже ни плахи, ни топора, ни даже обезглавленного тела Анатолия Анатольевича. В лучах прожекторов и исходящем невесть откуда лёгком дыме качались тени людей с гитарами, тощий, весь какой-то изломанный певец сжимал стойку с микрофоном наподобие оружия – так он защищался от всего мира, и орал что-то неразборчивое. За спинами музыкантов готовил на своей адской кухне барабанщик, будто обросший десятком рук, каждая из которых приподнимала крышку своей кастрюли, или закрывала её, или сыпала чёртов перец в кипяток.
Ритм рокотал над залом, гнал куда-то, торопил, выбивал из груди воздух дробными порциями. Концерт явно был в разгаре.
– За одно можешь быть спокоен. Рэпа – не будет! – закончил господин Ерцль. – Садись.
Антон вернулся на своё место. Руки и лицо были в крови, на шёлке лацканов и ткани самого смокинга застывали мерзкие бурые пятна. Обманули, бесы, всё-таки обманули.
Он взял со стола бутылку и, не размениваясь на бокалы, приложился к ней из горлышка, шумно глотая жгучую струю чего-то крепкого. Дыхание перехватило, Мякиш на секунду прервался, фыркнул и припал к спасительной бутыли снова.
Вокалист проорал непонятную длинную фразу, в которой не то, что отдельные слова понять было невозможно – даже язык, на котором это исполнили. Бросил стойку с микрофоном на площадку, отчего в невидимых динамика раздались хруст и звук удара, сел прямо на эстраде, стащил сперва один ботинок, потом второй, затем по очереди запустил ими в слушателей.
– Урод! – невнятно сказал Мякиш, допивая бутылку. Ему всегда казалось, что такая доза будет для него смертельной, но нет – мир вокруг продолжал существование, правда, покачивался и немного пестрил в глазах. – Вы все уроды.
Несчастный певец вскочил, подхватывая стойку, и на глазах начал меняться, превращаясь из довольно неопрятного
