Когда Нина знала - Давид Гроссман
И в тот миг, когда мои ладони прикасаются к валуну, во мне будто замкнулся какой-то круг. И я начинаю плакать. С трудом себя останавливаю. По чему я плачу? По всему, по чему приходится плакать. Рафи средь ветра и дождя тут же все уловил и меня обнял. Стал медленно гладить по голове, пока я не успокоилась.
И потом мы снова пытаемся вместе столкнуть этот валун. А он не шевельнется. Вера выходит к нам из барака, идет на помощь. Я уверена, прямо не сомневаюсь, что, как только Вера подойдет к одному из валунов, он начнет катиться наверх. Она стоит возле меня и кладет на него руки. Мы все трое стонем и тяжело дышим. Валун бесстрастен. Я кричу ей на ухо: «Как ты это толкала?» И она кричит: «Нина ждет лекарства!» Я закрываю глаза и толкаю изо всех сил. Нина ждет лекарства, Нина ждет лекарства!
«А где Нина?» – пугается Вера. Нина стоит вдалеке от нас, на груде серых валунов, неподалеку от кромки воды. Она подает нам знак, чтобы мы повернулись к ней спиной. Ищет, где бы пописать. Проходит минута, проходят две минуты. Мы осторожно поворачиваемся, а Нины нет. Одни валуны. Место, пустое от Нины, вызывает в нас ужас. Рафи начинает двигаться, а потом пускается в бег по берегу. На секунду и он исчез, а потом возвращается, карабкается по валунам, спускается на землю и машет нам, чтобы не беспокоились: она здесь. Мы подходим ближе. Она лежит за валуном со спущенными брюками и трусами, улыбается, малость испуганная, вся мокрая.
«Я облажалась, – объясняет она. – Нога застряла в камнях».
Он кутает Нину в свою куртку. Проверяет валуны, где она зависла. «Больно?» – «Нет. Может, капельку». Нога вроде в порядке, но изогнута в такой позиции, что мне не понять. Нина тянет Рафи за бороду: «Эй, на что ты так загляделся?» – «Ноги у тебя как у девчонки». «Рада, что тебе нравится». – «Пойду чего-нибудь раздобуду». Рафи бежит. Из него вдруг выскочил бегун. Я с трудом его догоняю. Вера ковыляет следом за нами. Явно начала уставать. Нина снова одна на берегу, а мы как обычно. Всегда и неизменно. Протечка в нашем четырехугольнике всегда с Нининого бока. Рафи криками и жестами объясняет мне, что мы ищем. Палку или какую железяку, чтобы снять с ноги валун. Я проверяю время: осталось четверть часа. Не успеваем. Видит бог, не успеваем. Мысль: может, пусть Рафи с Верой побегут на якорную стоянку и на суденышке вернутся на берег? А мы с Ниной переночуем здесь. Утром они за нами приплывут. Я нахожу ржавый железный прутик, часть развалившегося проволочного забора. Рафи удается, не поранившись, его выломать. Вот это да, давненько я не видела, чтобы мой папочка так по-мужски себя вел.
Эта идея вдруг начинает мне нравиться. Забавно провести эту ночь здесь, с Ниной, в эту очистительную бурю и со всеми семейными призраками. Мы слышим гудки, раздающиеся с маленького якорного причала. Хозяин суденышка тоже смотрит на небо и все видит. Рафи мчится к Нине с железным прутом. Она лежит, совершенно поникшая. Я уже заметила, порой, в какие-то секунды из нее вдруг утекает жизнь. Вера всегда говорила, что Нина избалованная, но это не избалованность. Что у этого общего с избалованностью? Как она вообще смеет…
Рафи ищет, куда воткнуть этот прут. Он что-то произносит, и она пробуждается, смеется, лежит с голой задницей под проливным дождем. И вся эта ситуация ее веселит. Потрясающе, как ее изысканности не мешает даже то, что она в таком дурацком положении, ей-богу, было бы даже интересно несколько лет расти у нее, пройти такой тренинг, научиться видеть мир ее глазами.
Хозяин суденышка нервно гудит. Мы не обращаем внимания. Сейчас в головах у всей нашей четверки носятся вихри безумного, преступного веселья. Рафи втыкает прут возле ее лодыжки. Его руки все в ржавчине. И он моет их в дожде. «Минутку! – кричит ему Нина. – Я бы в таком месте и минуты не выдержала! Как она пробыла здесь два года и десять месяцев?» Над нами прокатывается гром. Нина уже дрожит от стужи. Верхний валун ни с места. Ржавый прутик не производит на него ни малейшего впечатления. Рафи пытается всунуть прут под камень, который держит стопу, немного его пошевелить, чтобы нога смогла высвободиться. Ему трудно сосредоточиться. «Чувствуешь запах моей мочи?» – «Через секунду дождь все смоет». Гудки хозяина суденышка становятся истерическими. И вдруг хлопок, в небо взвивается красная ракета и медленно опускается вниз. «Оставьте меня здесь», – говорит Нина как раз в ту минуту, когда я собралась предложить им оставить меня здесь с ней. «Ну а как же-с! – говорит Рафи и орудует железякой. – Именно за тем мы тебя сюда и привезли». – «Рафи, я серьезно, сделай милость, остановись на минуту!» Она двумя руками бьет его в грудь, и он прекращает толкать. Он куполом навис над ней, качается на железяке, которая разделяет их между собой. Их тела не соприкасаются. Они глядят друг другу в глаза. «Послушай меня, подумай логично». – «Оставить тебя тут одну? Это то, что тебе кажется логичным?» – «Мне это кажется логичным. Оставь меня здесь на одну ночь. Последнее благодеяние, Рафи».
Хозяин суденышка включает новую сирену, длинную и угрожающую. Вера возле меня нервничает. Ее рука нащупывает мою руку и хватается за нее. Ветер совсем обезумел, и Верины губы посинели. Я протираю пальцем стеклышки ее очков. Тяну-толкаю ее против ветра в ближайший барак. Все окна разбиты, и стены рассыпались по кускам, но есть хотя бы полкрыши. Я усаживаю ее в уголке, между двух стен, будто так она более защищена. «Господи, – думаю я. – Как это мы притащили девяностолетнюю старуху в такое место?» Снаружи, на берегу, Нина ухватилась обеими руками за рубашку моего папы. Ветер доносит до меня крики. «Скажи, чего мне ждать от этой жизни?» Мой папа качает своей бычьей головой. В подобные минуты у него этакое сжатое, поросшее мехом рычание. Нет, нет и нет!
«Возьми камень, Рафи, я освобождаю тебя от всего. Если ты и вправду меня любишь, возьми большой камень и
