Нечестивец, или Праздник Козла - Марио Варгас Льоса

XIII

— Ты на самом деле не хочешь еще немножко арепы [14]? — ласково уговаривает тетушка Аделина. — Ну-ка, взбодрись. Девочкой ты всегда просила у меня арепы, когда приходила сюда. А теперь не нравится?

— Да нет, тетя, нравится, — сопротивляется Урания. — Но я никогда в жизни столько не ела и теперь всю ночь не засну.

— Ну, ладно, пускай лежит тут, может, посидишь немного, и захочется еще, — сдается тетушка Аделина.

Уверенный тон, ясная голова, а внешне наоборот, — полная развалина: ссохшаяся, почти лысая — меж белых прядей проглядывают проплешины, — лицо в тысяче морщинок, искусственная челюсть пляшет во рту, когда она ест или разговаривает. Кусочек женщины — она совсем потерялась в качалке, куда ее усадили, спустив сверху на руках, Лусинда, Манолита, Марианита и прислуга-гаитянка. Тетушка непременно хотела ужинать в столовой вместе с дочерью своего брата Агустина, так неожиданно появившейся после столь долгого отсутствия. Старше она отца или моложе? Урания не помнит. Говорит она энергично, а в глубоко запавших глазах поблескивает ум. «Ни за что бы ее не узнала», — думает Урания. Да и Лусинду — тоже, не говоря уж о Манолите, которую видела последний раз, когда той было одиннадцать или двенадцать лет, а теперь это преждевременно состарившаяся матрона с морщинистым лицом и шеей и небрежно выкрашенными волосами в черный с синим отливом цвет, довольно вычурный. Марианите, ее дочери, наверное, лет двадцать: худенькая, очень бледная, волосы стрижены почти наголо, глаза грустные. Она не сводит глаз с Урании, как завороженная. Чего наслушалась о ней племянница?

— Просто не верится, что это — ты, что ты — здесь. — Тетушка Аделина вонзается в нее взглядом. — Никак не думала, что еще увижу тебя.

— Но, видишь, тетя, я тут. И я так рада.

— Я тоже — очень, деточка. А уж как рад, должно быть, Агустин. Брат вбил себе в голову, что никогда больше тебя не увидит.

— Не знаю, тетя, рад ли он. — Урания настораживается, предчувствуя упреки, нескромные расспросы. — Я провела с ним целый день, но ни разу не заметила, что бы он меня узнал.

Обе двоюродные сестры возражают в один голос:

— Что ты, Урания, конечно, узнал, — уверяет Лусинда.

— Он не может разговаривать, поэтому ты не заметила, — вторит Манолита. — Но все понимает, голова у него совершенно ясная.

— Он, как и прежде, — Мозговитый, — смеется тетушка Аделина.

— Мы это знаем, потому как видим его каждый день, — припечатывает Лусинда. — Он тебя узнал и счастлив, что ты приехала.

— Хорошо бы, сестрица.

В затянувшемся молчании сидящие за столом обмениваются взглядами; старый стол в узенькой столовой, застекленный сервант, Урания смутно припоминает его, на выцветших зеленых стенах — картинки на религиозные темы. И здесь Урании все кажется не таким, как прежде. В ее памяти дом тети Аделины и дяди Анибала, куда она приходила играть с Манолитой и Лусиндой, остался огромным, светлым, элегантным и просторным, а это — тесное жилище, заставленное убогой мебелью.

— Перелом бедра навсегда разлучил нас с Агустином. — Она потрясает крошечным кулачком, пальцы искривлены артрозом. — Прежде я часами сиживала с ним. Мы вели долгие беседы. Мне не надо было, чтобы он говорил, я понимала его без слов. Бедный брат! Я бы взяла его к себе. Но куда — в эту мышеловку?

Она говорит со злостью.

— Смерть Трухильо стала для нашей семьи началом конца, — вздыхает Лусинда. И тут же забеспокоилась: — Прости, сестрица. Ты ведь, кажется, ненавидишь Трухильо?

— Началось раньше, — поправляет ее тетушка Аделина, и Урания с интересом ждет, что та скажет.

— Когда, бабушка? — спрашивает тонюсеньким голоском старшая дочь Лусинды.

— Началось с письма в «Форо Публике», за несколько месяцев до того, как убили Трухильо, — изрекает тетушка Аделина, буравя маленькими глазками пустоту. — В январе или феврале шестьдесят первого. Мы сообщили твоему папе об этом утром. Анибал первым прочел.

— Письмо в «Форо Публико»? — Урания ищет, перебирает воспоминания. — Ах, да.

— Я думаю, это чепуха, какая-то глупость, и все скоро выяснится, — сказал шурин по телефону; он был так взволнован, так возбужден, что слова прозвучали фальшиво, и сенатор Агустин Кабраль удивился: что происходит с Анибалом? — Ты не читал сегодня «Карибе»?

— Мне только что принесли, я еще не раскрывал. И услышал нервное покашливание.

— Видишь ли, Мозговитый, там письмо… — Шурин старался взять шутливый, легкий тон. — Глупости. Внеси в это дело ясность как можно скорее.

— Спасибо, что позвонил, — простился с ним сенатор Кабраль. — Поцелуй Аделину и девочек. Я зайду к вам.

Тридцать лет на вершинах власти сделали из Агустина Кабраля человека умудренного по части самых тонких и хитроумных ходов, ловушек, западней и предательств, потому известие о том, что против него появилось письмо в «Форо Публико», самом читаемом и сеющем страх разделе газеты «Карибе», поскольку питался он настроениями, исходившими непосредственно из Национального дворца, и был политическим барометром страны, даже это известие не выбило его из колеи. Первый раз его имя появилось в этой дьявольской колонке; многих министров, сенаторов, губернаторов и высокопоставленных чиновников это пламя уже опалило, а его до сих пор — нет. Он вернулся в столовую. Дочь, в форменном школьном платьице, завтракала: банановое пюре со сливочным маслом — мангу — и жареный сыр. Он поцеловал ее в волосы («Привет, папа»), сел напротив нее и, пока служанка наливала им кофе, медленно, без нервов, развернул на углу стола газету. Пролистал страницы и дошел до «Форо Публико».

Сеньор Директор!

Пишу вам, побуждаемый гражданскими чувствами, в знак протеста против ущерба, который причиняется доминиканской гражданственности и неограниченной свободе выражения, гарантированной нашей Республике правительством Генералиссимуса Трухильо. Я имею в виду то обстоятельство, что до сих пор на страницах вашей уважаемой и всеми читаемой газеты не нашел освещения тот широко известный факт, что сенатор Агустин Кабраль, прозванный Мозговитым (интересно, за какие такие заслуги?), снят с поста председателя Сената в связи с тем, что были доказаны его неблаговидные действия в Министерстве общественных работ, где он до недавнего времени служил. Известно также, что в силу безупречности режима в отношении использования общественных фондов создана комиссия по расследованию обвинений в явных злоупотреблениях, как-то: незаконные комиссионные, приобретение второсортных материалов по завышенным ценам, умышленное раздувание смет, в чем был замешан сенатор, находясь на министерском посту.

Неужели народ, истинно преданный трухилистским идеям, не имеет права быть проинформирован о столь серьезных вещах? С уважением Инженер Телесфоро