Рассказы - Лазарь Осипович Кармен
— Одиннадцать рубликов…
— Молодая женщина схватилась рукой за грудь и зашаталась.
— Боже мой, неужели так дорого. Ведь так жить невозможно.
— Завтра, сударыня, дороже будет-с…
Молодая женщина покачала скорбно головой и дрожащей рукой отсчитала одиннадцать рублей.
II
— Многая лета Ивану Алексеевичу!
Гусятник, не снимая пухлой руки со счетов, весело кивнул головою маленькому замызганному человеку в драном пальто и дворянской фуражке.
— Поезд в Царское, Иван Алексеевич, идет через час. Идем.
— Чего так вдруг?
— Да мы ведь на сегодня условились. Должно, запамятовали. Откладывать невозможно, а то из-под носу выхватят. Вчера опять дом смотрел, и важнецкий. Жандармский полковник там жил раньше, Фокин, — слышали? Первая при дворе персона… Два флигеля, паровое отопление, оранжерея. Дворец.
Гусятник почесал за ухом.
— Ладно уж, поедем, только счета закончу и пообедаем. От водки небось не откажешься?
— Помилуйте. Водка. В этакое антигосударственное время…
Через некоторое время оба сидели за столом в тесной квартире Гусятника, и им прислуживала жена лабазника — рыхлая, добродушная женщина. Обед был сытный — жирные щи, телятина, взвар из сушеных фруктов.
— Ну, уж и угостили, Иван Алексеевич, — говорил размякший от водки гость.
— Поди-ка поищи сейчас по всему Питеру такой обед. Генералы с подведенными животами сидят. Много на газетках расторгуются они. Погоди-ка. — Он подмигнул глазом и торжественно извлек из-под дивана бутылку старого лафиту и поставил на стол…
III
Поздним вечером вернулся Гусятник из Царского Села и велел жене поздравить его с покупкой дома. Он не мог нахвалиться им. Подлинно дворец. И так недорого — триста тысяч. Сто сейчас, двести в рассрочку, на год.
Он хлопнул по мягкой, как бы разваренной, спине жены, слегка привлек ее к своей бабьей груди и воскликнул:
— Погоди малость еще, вон зашабашут немцы, война окончится, бросим лабаз. Довольно, на нашу старость хватит; переедем в Царское, воздух-то там какой, а вода… Огород заведем, сад и собственную малинку с чаем есть будем… Ходи веселей, старая. Мишка, граммофон — «Ехал на ярмонку ухарь купец»…
IV
Полгода прошло со дня покупки в Царском дома Гусятником, но ни разу он не вспомнил о нем.
Надо было давно съездить туда, договорить дворника, садовника, да все некогда было. Никогда так много не торговал лабаз. Каждый день повышался товар в цене, и чем туже захлестывалась петля вокруг родины, освобожденной от царизма, но изнемогающей в борьбе с немцами, чем больше нищал город, чем тяжелее становилась железная поступь царя-голода, победоносно шествующая по рабочим кварталам, тем жаднее и загребистее становился Гусятник. Подобно коршуну, рвал он направо и налево, копя в холщовых кошелях керенки…
V
Петроград бурлил, как расходившийся океан. На всех углах в белые ночи собирались толпы и страстно спорили до зари. Споры доходили нередко до кулаков и обвинений в шпионстве. Часто, через каждые десять слов, повторялось имя Ленина, и невольно проникался каждый удивлением при рассказах об этой таинственной личности. Месяц только назад приехал он сюда и взбудоражил от края до края этот океан-город.
Ежевечерне с балкона дворца Кшесинской он бросал в толпу огненные лозунги, и эти лозунги подхватывались и разносились, как высшее откровение, заставляя низы глубоко задумываться.
Иван Гусятник никогда не интересовался политикой. За год революции прошла вереница политических деятелей, сменилось несколько министерств, но он с трудом назвал бы имена двух-трех революционных деятелей. С появлением же Ленина он насторожился, будто сразу учуял смертельного врага.
По закрытии магазина вечером, надвинув низко картуз, долго шатался он по Невскому, втираясь в горячие толпы на Аничковом мосту и у Казанского собора.
Чей-то комариный голос развивал коммунистические идеи, и он дергался, бледнел, пожимал плечами, и, когда на оратора наседали противники, он присоединял свой голос.
— Грабь награбленное! Это что же такое? Ежели я честным трудом нажил, так, стало быть, у меня отнимать надо? Морррда!
— Но-но, полегче, купец, — осаживал его великан солдат-гренадер. — В морду и мы умеем. А говорит тот правильно. И помещики и купцы — все вы, туда-сюда вашу… грабили, а у вас отобрать все надо.
— Господи, — шептал Гусятник, беспомощно озираясь.
VI
Правду чуяло сердце Гусятника. Не к добру появился этот Ленин.
Когда товарищ — гостинодворский купец подсунул ему газету с обведенной синим карандашом гранкой, сердце у него куда-то провалилось, и он опустился на стул, как подрезанный. Или глаза ему изменяют? Нет, ясно сказано, он, Иван Гусятник, обложен Советской властью в миллион.
— Мил-ли-о-он. Да где я возьму его, когда у меня всего пятьдесят тысяч наберется? Вот крест…
Но рука, поднявшаяся к груди для крестного знамени, вдруг как бы закостенела и повисла в воздухе, и он услышал близко чей-то грозный голос:
— Лжешь! Подлый мародер! Поковырять у тебя в кубышке — не один миллион наковыряешь. Отольются тебе слезы матерей и сирот! Будь проклят!
VII
Двадцатый день сидит в тюрьме Иван Гусятник. Он упорствует, будет сидеть год-два, но не расстанется с деньгами.
— Купец, а купец, — говорит ему молодой красноармеец, приставленный к заключенным, — когда мошну повытрясешь, народу вернешь награбленное?
— Как перед богом!
— Ой, разменяют.
— А это что?
— Тебе, купцу, лучше знать, небось не один раз менял деньги. Ха-ха-ха.
VIII
Вместе с Гусятником сидел круглый, как волдырь, кулак-трактирщик с Лиговки, обложенный в шестьдесят тысяч. Тоже пел Лазаря, упорствовал и думал отвертеться отсидкой.
Однажды вечером в камеру вошел чубатый матрос с тяжелым «мандатом» на боку; вид у него был серьезный. Он мигнул глазом трактирщику, и тот вышел за ним в дверь.
Прошло шесть дней, трактирщик будто сгинул. Гусятник поинтересовался у красноармейца о нем, и тот со смехом ответил:
— Ты про того толстопузого? Да его уже давно разменяли…
Гусятник вздрогнул, и тревожный огонек мелькнул в его глазах. Он смутно стал догадываться о настоящем значении этой фразы.
IX
Часто в бессонные ночи Гусятник думал о Царском. Эх, скорее бы на волю. Лабаз побоку, бог с ним, с наживой, и махну в Царское, в свой беленький домик. Самоварчик на террасе… малиновое вареньице… сливки…
В одну из таких ночей заявился к нему тот чубатый, серьезный матрос, мигнул ему, как трактирщику, глазом, и он вскочил с нары как ошпаренный
