Паразиты (сборник) - Дафна дю Морье
— А разве это не так? — спросил он, немного помедлив.
Мария в изумлении уставилась на него:
— Как? Что ты имеешь в виду?
В это время он наводил порядок в своем бюро, раскладывая по местам ручки, карандаши, бумаги.
— Ничего, — сказал Чарльз. — Не важно. — Он продолжал рыться в многочисленных ящичках бюро.
— Разумеется, я не могла выступать, когда носила ребенка, — сказала Мария. — Но мне постоянно присылают пьесы. Все время звонят. Ты, конечно, не думаешь… — Мария замолкла, внезапно осознав, что не знает, о чем Чарльз вообще думает. Она никогда его об этом не спрашивала. Как-то в голову не приходило. И, по правде говоря, не интересовало.
— Старик на глазах слабеет, — сказал Чарльз. — По справедливости, нам следует чаще бывать в Колдхаммере. Здесь, в Ричмонде, мне не очень уютно. Там столько дел…
Столько дел… В том-то и ужас, что Марии нечего делать в Колдхаммере. Чарльз иное дело. Поместье родителей — его дом. Его жизнь, там он не знает ни минуты покоя.
— Я думала, ты любишь этот дом, — сказала Мария.
— Да, люблю, — ответил Чарльз. — Я люблю его потому, что люблю тебя. Это наш первый общий дом, здесь родилась Кэролайн, но надо смотреть правде в глаза: здесь мы только на время. Недалек день, когда Колдхаммер потребует всего моего внимания, всех сил.
— Когда умрет твой отец? Ты это имеешь в виду? — спросила Мария.
— Он может прожить еще много лет. Не в этом дело, — возразил Чарльз. — Дело в том, что он с каждым днем все больше и больше зависит от меня. Как ни нравится мне дурачиться в Лондоне — хотя, если быть откровенным, это пустая трата времени, за что я презираю себя, — в глубине души я знаю, что мое место в Колдхаммере. Не обязательно в самом доме, но где-нибудь поблизости. Нам прекрасно подойдет Фартингз, дом на границе имения, построенный по проекту Лютьенса. Я в любое время могу получить его в полное распоряжение. Помнишь, когда-то он привел тебя в восторг?
— Разве? — вялым тоном проговорила Мария.
Она отвернулась и заговорила о чем-то другом. Их разговор был чреват кризисом. А кризис это нечто такое, чего всегда следует избегать.
Но в то утро, сидя одна в своей спальне, она вновь вспомнила разговор с Чарльзом. Ричмонд недалеко от Лондона, и Марии это очень удобно. Полчаса — и она в любом театре. Каждый вечер Чарльз забирает ее на машине, и в половине двенадцатого она уже дома. Сущий пустяк.
До Колдхаммера от Лондона почти восемьдесят миль. Нечего и думать ездить туда и обратно на машине. Поезда ходят из рук вон плохо. Чарльз, конечно, понимает, что, если она вернется на сцену, ей придется жить вблизи Лондона. Возможно ли, чтобы Чарльз надеялся, пусть даже в глубине души, что она не захочет снова выступать на сцене? Неужели он воображает, что она поселится в Фартингзе или где-нибудь еще, будет делать то, что делают другие женщины, жены его друзей? Найдет удовлетворение в том, что станет заказывать меню, слоняться по дому, в отсутствие няньки гулять с Кэролайн, давать обеды для узкого круга знакомых, вести разговоры о садах? Неужели он ожидает, что она остепенится? Вот оно — подходящее слово. Другого не существует. Остепенится. Чарльз надеется заманить ее в Колдхаммер, чтобы она остепенилась. Ричмонд — не более чем взятка, подачка, чтобы успокоить ее. Дом в Ричмонде — часть плана, задуманного с целью ее сломить. С самого начала Чарльз видел в ричмондском доме способ осуществить свое желание. Она помнила, как неопределенно, как туманно Чарльз всегда говорил о будущем. Она тоже. Специально. Может быть, она избегала определенности, потому что боялась? Может быть, она избегала определенности из опасения, что, если бы сказала Чарльзу перед помолвкой: «Не может быть и речи о том, чтобы я променяла свою жизнь на вашу», он бы ответил: «В таком случае…»
Как бы то ни было, лучше об этом не думать. Выбросить из головы. Подобные вещи обладают тем свойством, что если о них не думать, то они улаживаются сами собой. Чарльз любит ее. Она любит Чарльза. Кроме того, она всегда умела поставить на своем. Люди и события всегда приспосабливались к ней. Мария отложила фотографии Дороти Уайлдинг и взяла утреннюю газету. Там было несколько строк про Найэла. «Этот блестящий молодой человек…» и далее о том, что скоро все будут напевать песни, написанные им для нового ревю, представления которого начнутся в Лондоне через две недели. Оно имело шумный успех в Париже. «Сам наполовину француз, пасынок известного певца Делейни, он помог переработать ревю для английской сцены. Он говорит по-французски, как истинный парижанин». Вот уж неправда, подумала Мария, минут пять Найэл еще способен поболтать по-французски с отличным произношением, затем его мысли начинают путаться, и он все забывает. Скорее всего вклад Найэла в это ревю весьма невелик. Если вообще есть. Все сделала Фрида.
Найэл сочинил мелодии. Кто-то их записал. Наверное, в эту самую минуту идет репетиция. Четверть двенадцатого. Найэл играет на рояле, отпускает шутки и отвлекает всех от работы. Когда режиссер окончательно выйдет из себя, Найэлу станет скучно, он уйдет из зала, поднимется в свою смешную каморку под крышей, сядет за пианино и будет играть для себя самого. Если режиссер позвонит ему по телефону и попросит вернуться, он ответит, что ему все это не интересно, что он слишком занят, обдумывая новую, более удачную песню для финала.
— В Париже это тебе сошло бы с рук, — как-то сказала ему Мария, — но здесь едва ли. Тебя сочтут невыносимым. И ужасно самонадеянным.
— Ну и что из того? — сказал Найэл. — Меня это ничуть не беспокоит. Мне абсолютно наплевать, буду я писать песни или нет. Я могу в любую минуту уйти и поселиться в хижине на какой-нибудь скале.
Но его песни были нужны, их с нетерпением ждали, а раз так, то ему многое прощалось. Ему предоставили комнату на верхнем этаже театра, где он и поселился. Он делал все, что ему заблагорассудится. Рядом с ним не было даже Фриды. Она осталась в Париже.
— Это весело, — однажды сказал он Марии. — Мне нравится. Если мне хочется с кем-нибудь поужинать, я их приглашаю. Если не хочется, не приглашаю. Выхожу, когда захочу. Возвращаюсь, когда захочу. Тебе не завидно?
И он посмотрел на нее своими загадочными, проникающими в самую душу глазами. Она отвернулась и сделала вид, что зевает.
— С чего бы мне тебе завидовать? Мне нравится жить в Ричмонде.
