Дом - Эмма Беккер
— У каждого свое представление о самом худшем, — говорит Биргит за первой чашкой утреннего кофе.
Так я поняла ее слова. Возможно, оборот речи был слегка другим. А может, слова тут вовсе ни при чем, а то, что нужно понять, существует между строк в любом языке, и именно это я ухватила.
— Для меня самым худшим было не иметь времени на дочь. Я не видела ее. В течение пары лет я работала в двух разных местах: в одном — по утрам, в другом — по вечерам. Шесть дней в неделю. Няня делала с ней домашние задания и укладывала спать. Я возвращалась домой ночью в тихую, как могила, квартиру, обменивалась парой слов с няней, которая сообщала мне, что день прошел хорошо. Потом я оставалась одна в зале с остатками ужина и говорила себе: «Блин, и все старания ради этого?» Ты понимаешь, о чем я? Ты не сможешь понять: у тебя нет детей, ты еще молода, но могу заверить тебя, что мне не единожды случалось реветь. Ох, мне казалось, что это никогда не кончится. Я ловила себе на мысли: и завтра это начнется снова, и послезавтра тоже, и на следующий день, и после, и… Я была в изнеможении.
Биргит долго затягивается своей Vogue. Пола, у которой тоже двое детей, молча соглашается с ней, покачивая подбородком и пудря себе щеки.
— Мы снова стали общаться с ее отцом. Отныне он забирает ее к себе три дня в неделю. Я прихожу сюда по утрам, еще несколько часов работаю в другом месте, я высыпаюсь.
Биргит торжественно ставит на стол свою чашку кофе:
— У каждого свое видение самого худшего. Но мы понятия не имеем о том, что хуже всего, до появления детей. Как только появляются дети, которых нужно кормить, мы находим себе наилучшие оправдания.
Она легонько касается плеча Полы:
— Хочешь эти цветы? Они от Бертольда. Красивые, но совсем не моих оттенков. Я недавно перекрасила комнату.
Love Me or Leave Me, Nina Simone
Лорна. Интересно, выбрала ли она себе это имя после прочтения «Друуны» Серпиери. Маленькая девочка лет восьми, пожиравшая порнокомиксы своего дяди, пока остальные члены семьи были в саду, всегда смущается, краснея, от перспективы признаться в том, что знакома с этой книгой и именами каждого из протагонистов. Лорна. Эти два слога выгравированы в моей памяти: они всегда будут напоминать мне сцену, в которой толстую и неповоротливую Друуну грубо насилует семья сумасшедших гуманоидов, и мать, командующая операцией, носит имя Лорна. Оно всегда ассоциируется у меня с отвратительными сексуальными практиками. Сколько плохого вкуса на этих трех страницах! Стоит мне только закрыть глаза, как в сознание с живостью детских воспоминаний возвращаются старательно выведенные линии и блеклые цвета. Теперь я понимаю, какой след оставили во мне огромные груди Лорны и то, как она хватала руку Друуны, чтобы шприцем ввести ей раствор, после превративший ее в собаку.
Лорна, моя Лорна, — полная противоположность тезки. Элегантная блондинка с тонкой костью, ее шиньон всегда идеален (едва ли чуть растрепанный после часа работы). В конце смены она превращает его в конский хвост. У нее великолепная грива, но она стала собирать ее, лишая волосы свободы, заметив, что мужчины не могли не хватать Лорну за них. Каким же гнездом для бактерий становится это огромное количество волос, когда целыми днями наклоняешься над пахами десятка мужчин!
Сегодня Лорна хмурая, как туча. Я прилегла на матрас, постеленный прямо на земле, и загораю, слушая ее жалобы. Мои глаза широко раскрыты под черными очками.
— Короче, знала я, что мне не стоило приходить. Бывают такие дни, когда чувствуешь какие-то плохие вибрации. Но я уже две недели не работала, и у меня вот такенная стопка неоплаченных счетов. За все утро у меня не было ни единого клиента. Я уже начинала думать, что могла с тем же успехом остаться дома, но тут приходит Соня и говорит мне, что меня зарезервировал какой-то Клаус. Мы, по всей видимости, уже знакомы, но она так говорит это мне, будто я в состоянии помнить сотни Клаусов, Гансов и Питеров, с которыми познакомилась здесь… Короче, приходит этот Клаус, бородатый старик, и сию секунду память возвращается ко мне. Я шепчу про себя: «О нет, блин, только неон…»
Только вот это был мой единственный за все утро клиент, и мне пришлось взять его. Я смутно помнила, что он был занудой, но была уверена, что быстренько смогу отправить его туда, откуда пришел. Уже в мужском зале он начал капать мне на мозги: говорить, как здорово, что мы снова увиделись, что он думал о том, куда же я пропала, бла-бла-бла… Вот я и сказала ему, что родила ребенка. Эти сведения выскочили из меня, а я даже не успела подумать, что говорю. И он сразу ухватился за это с глазами, округлившимися от информационной находки: «Я понял это, как только увидел тебя!»
Я и без того чувствовала себя огромной, но он продолжил: «Я почувствовал, что передо мной другая женщина, настоящая женщина. Больше не ребенок».
Спасибо, тупица. После все становилось только хуже. Он психиатр. Ну, во всяком случае, по его словам. Может, он врет, но у него настолько не все дома, что я склонна верить ему. Приходя к нам, он говорит сам с собой: наверное, развеивается от своих консультаций. Я лежала там, в Тропической, и смотрела на тело этого старика, лежащего рядом со мной. Он был не так уж плох собой на деле: чуть пожирнел с последнего раза. В мыслях я проматывала тот раз, когда он записался ко мне впервые. Это было поздно вечером, ближе к концу смены, и я уже от всего устала, но, когда ты начинаешь работать, твои запасы терпения просто потрясают. Меня восхитило то, что он психиатр. Скажем, восхищало до тех пор, пока он не стал говорить тем педантичным тоном, каким они все обзаводятся в их профессии. Ему приспичило угадать, кто я, почему занимаюсь проституцией, откуда. И я подыгрывала ему, рассказывала подробности, чтобы посмотреть, какое фрейдовское говно он вытащит из своей черепушки и сопоставит с моими детскими воспоминаниями. Говоря по правде, меня ошеломила его бесстыжесть. Он не боялся ни показаться смешным, ни риска, что я резко оборву его, сказав «Это совсем не то, абсолютно не в точку». Я не
