В мечтах о швейной машинке - Бьянка Питцорно
Впрочем, ничего неприятного в конвертах не оказалось, даже наоборот. Один, из банка, извещал о поступлении ежемесячной ренты Мисс, которую я регулярно получала с января. На другом стоял штемпель Турина, и я поцеловала его, даже не успев распечатать. Потом заперла дверь, дважды повернув ключ, присела на край кровати и с колотящимся от волнения сердцем принялась читать. Первое письмо от Гвидо! И так на него похожее – доброе, нежное, искреннее! Не скажу, что там было написано, но до сих пор храню этот листок среди самых дорогих вещей. Единственное, что меня чуточку задело, хотя и было всего лишь ещё одним знаком внимания, душевной щедрости: Гвидо вложил в конверт переводные картинки для Ассунтины. «От попутчика в поезде, – приписал он сбоку, на узком краю бумаги, чтобы не намочить. – Уверен, они тебе понравятся. Девочки в Турине от них без ума».
Придётся написать ему, что Ассунтина уже не со мной. И отнести переводные картинки в приют, где ей, возможно, даже не разрешат принимать передачи. Но стоит ли рассказывать обо всём, что со мной случилось, то есть о том, какую жизнь, пользуясь отсутствием Гвидо, устроила мне его бабушка?.. Это ещё только предстояло решить.
Я улеглась на кровать, прижала письмо к груди и, несмотря на ранний час, попыталась уснуть. Разбудили меня уборщицы, которых прислала синьорина Эстер. С ними же она передала обед и чистое белье. Чтобы привести квартиру в порядок и собрать мусор, нам даже вчетвером потребовалось немало усилий. В присутствии этих женщин я, как могла, старалась держать себя в руках, и только сладостные мысли о письме, спрятанном за вырезом сорочки, согревали мне сердце.
К ночи квартира почти обрела привычный вид: даже кровать была заправлена чистыми простынями синьорины Эстер. Когда женщины ушли, я поужинала чашкой молока и принялась греть воду, чтобы вымыться в большой оцинкованной лохани: слишком уж много следов оставили на моём теле трое суток заключения, тревога, холодный пот, загаженная уборная, койка без белья и раковина без воды. Покончив с мытьём, я смочила волосы керосином и туго обернула голову полотенцем. Эту пытку мне предстояло терпеть ещё несколько дней, иначе непрошенных гостей, полученных от побродяжки, не выведешь. Разве что обриться наголо – но за четыре месяца, до возвращения Гвидо, волосы не успеют отрасти настолько, чтобы ему было приятно их гладить.
Наконец, совершенно измученная, я уснула, сунув одну руку под подушку, чтобы касаться письма, которое было мне дороже любых драгоценностей. А наутро, как и обещала, пошла к синьорине Эстер и рассказала ей всё, не упомянув, разве что, о подаренном Гвидо кольце и о том, что Ассунтина куда-то его задевала. Уж и не знаю почему, но этого я стыдилась больше всего. Даже больше, чем гнусного предложения, которое сделала мне донна Лючиния.
Мне казалось, что моя заступница, такая открытая и современная, будет в восторге от истории моей любви, поддержит меня в борьбе за то, чтобы её сохранить. Но она выглядела обеспокоенной:
– А ты уверена? В конце концов, вы виделись всего несколько раз, провели вместе, может, пару часов... Разве этого достаточно, чтобы друг друга узнать? Мужчины, они ведь ради своей цели на всё готовы...
– Он ещё ни в чём не проявил ко мне неуважения. И сказал, что хочет жениться.
– Так вот чем объясняется гнев его бабушки и её желание во что бы то ни стало от тебя избавиться! Но... он и впрямь готов на тебе жениться? Смелости-то хватит? Или в последний момент отменит всё под каким-нибудь надуманным предлогом? Будь осторожна, не дай себя скомпрометировать; если он тебя бросит, твоя репутация будет разрушена навсегда. И потом... допустим, он всё-таки женится... Ты уверена, что когда его восторги поутихнут, он не начнёт тебя стыдиться?
Подумай только, говорила она, ведь в конце концов Гвидо – тоже Дельсорбо и, возможно, в чём-то похож на дона Урбано. Помнишь, как они поступили с Кирикой? А вдруг он будет только счастлив, если ты примешь предложение донны Лючинии?
– Не может быть! – возмутилась я. – Вы его совсем не знаете!
– Верно. Но разве ты успела узнать его достаточно хорошо?
Я не знала, что ответить. Её советы, её беспокойство, её недоверие не были, разумеется, беспричинными. Но разве могла я не думать, что после расставания с маркизом Риццальдо, навсегда лишившего её иллюзий относительно любви и брака, она попросту утратила веру в мужскую искренность?
Я же, напротив, всей душой доверяла Гвидо. И пусть я пообещала синьорине Эстер впредь быть осмотрительнее, чтобы не подвергать себя риску новых преследований, сердце моё переполняла решимость дожидаться возвращения любимого, а до того времени работать над собой, стараясь подняться до его уровня. Что бы ни случилось, он не должен меня стыдиться.
Следующие несколько дней я отчаянно пыталась вернуться к привычной жизни. Хозяйка бакалейной лавки заказала мне для дочери, которую отправляла в пансион, белье и одежду согласно тамошним правилам: фасоны и ткани – строго по уставу, никаких вольностей. Правда, найти ткани такого качества у нас в городе не удалось, за ними посылали в Г. Поскольку времени до отъезда оставалось немного, я каждое утро ходила работать к ним домой, где стояла прекрасная швейная машинка с ножной педалью, позволявшая шить гораздо быстрее и чаще приглашать будущую школьницу на примерки, а вечерами дошивала у себя, вручную. Свою
