Глеб Успенский - Том 2. Разоренье
В проходе под колокольней толпа народу ломится в железные двери, стараясь проникнуть на колокольню, и ломится потому, что какой-то слепой горбун не пускает туда, напирая широкою, неуклюжею грудью на дверь. Богомолец сам начинает продираться на колокольню. За копейку его пускают. Вошел он в первый ярус, тут народ идет во второй, и он за ним. Кто-то хочет перелезть через перила на монастырскую крышу и перелезает; весь народ смотрит на смельчака, вслед за которым лезет другой; железные листы кровли гремят под их ногами. Частный пристав погрозил им пальцем с крыльца собора, и они сели на крыше на корточках. И опять томительное молчание. Вокруг монастыря лежат толпы баб и мужиков. Разговоров нет никаких: — про свое, про домашнее говорить еще успеют в дороге и дома. Сюда они шли добровольно, не так, как на барщину или по требованию станового: — зачем-нибудь им это было нужно. На колокольне раздались удары колокола; лежавшие подняли головы, встали, поглядели, почесались и легли.
Я сидел за воротами постоялого двора.
Рядом со мной, тут же на лавочке, сидели: сельский дьячок и солдат, оба пожилые; солдат был отставной.
Дьячок задавал ему отрывочные вопросы, солдат отвечал ему тоже полусловами, растирая на ладони табак.
— Какой губернии?
— Новгородской.
Молчание.
— Новгородской? — переспрашивал дьячок.
— Новгородской губернии, — повторял солдат.
— Гм!
И молчание.
— Тихвинского уезда, — произносил он как бы в раздумье, спустя некоторое время: — Новгородской губернии, села Спасского.
— Большое село?
— Село у нас большое.
И потом:
— У нас село большое, большое село!
— Большое?
— Большое село… Семьсот дворов…
— У-у-у!..
— Да! Село богатое. Богатое село!
И опять молчание.
— Эта медаль где получена?
— За Польшу!
— За польскую кампанию?
— За польскую.
— То-то, я гляжу, новенькая.
Солдат поглядел молча на свою медаль.
— Мы тогда три месяца выстояли в Радомской губернии…
— Что же? как?
— Насчет чего?
— Как, например, бунт этот… ихний?
— Да чего же? Больше ничего — хотели своего царя!
— Ах, бессовестные! — сказал дьячок, качая головой.
— Ну, а как народ?
— Народ — обнаковенно… ничего.
— Ничего?
— Ничего!
Из подобострастия в голосе, которым дьячок расспрашивал солдата, и из торопливости, с которою он как бы наобум задавал ему ничего не значащие вопросы, я не мог не видеть, что дьячок боится потерять собеседника.
Да и сам я боялся потерять его. Вследствие этого, когда солдат замолчал и стал укладывать кисет в карман, как бы собираясь уйти, а дьячок, уставившись на него, не знал, по-видимому, очем спросить, я тоже поспешил задать ему вопрос.
— Ну, а прежде где вы стояли? — сказал я наудачу.
— По губерниям больше.
— По губерниям? — спросил я, и дьячок повторил то же.
— Больше всё по губерниям стаивали.
Нить разговора снова готова была прерваться; но солдат, должно быть умилосердившись над нами, произнес:
— Во время крестьянства, так тогда много нас потаскали… По Поволожю…
— Много? — спросил дьячок.
— Потаскали довольно!
— Что ж, усмирять, что ли?
— Усмирять. Усмирение было…
— Ну и что же, много было хлопот?
— Нет, настоящего ничего почесть не было… чтобы, например, битвы али что… Так!
— Ну как же вы?
— Ну придем, получаем от помещика угощение…
— Угощенье?
— Как же! один нам выставил шесть коров!
— Шесть?
— Шесть коров; да, как же? выставил!
— Н-ну?
— Ну пришли. Стали за селом. Бабы, девки разбежались: думали — какое безобразие от солдат будет…
— Ишь ведь бестолочь!
— Разбежались все, кто куда… А мужики с хлебом-солью к нам пришли, думали — мы им снизойдем. Хе-хе!
— То-то дурье-то, и-и!
— Уж и правда, дурье горе-горькое! Я говорю одному: «Вы, говорю, ребята, оставьте ваши пустяки! Мы шутить не будем; нам ежели прикажут, мы ослушаться не можем, а вам будет очень от этого дурно…» — «Против нас, говорит, пуль не отпущено…»
— Вот дубье-то!
— Говорит: «не отпущено пуль…» Я говорю: «а вот увидите, ежели не покоритесь…»
— Ну и что же?
— Ну обнаковенно — непокорство… И шапок не снимают! Начальство делает команду: «Холостыми!» Как холостыми-то мы тронули, никто ни с места! Загоготали все, как меренья! «Го-го-го! Пуль-нет…» — «Нет?» — «Нет!» — «Ну-ко!» скомандовали нам. Мы — ррраз! Батюшки мои! Кто куда! Отцу родному и лихому татарину, и-и-и… А-а!.. Вот тебе и пуль нету!
— А-а!.. Не любишь?
— Вот те пуль нету!..
— Ха-ха-ха!.. То-то дураки-то!.. Нету пуль! И заберется же в голову!
— После-то уж схватились… да уж!..
— Уж это завсегда схватятся!..
— То-то глупые-то, прости, господи! — сказал дьячок. — Какую иной раз заберут в голову ахинею, хоть что хошь, ничего не выбьешь! Ведь какую кашу иной раз заварят! Вот в нашем селе и посейчас идет суматоха с мужиками… Того и гляди доведут до беды… Ей-богу!
— А то что же? — сказал солдат. — Не будешь соблюдать, что показано, за это тебя по голове гладить не будут, будь покоен…
— И, ей-богу, так! Вот хоть у нас…
— Далеко ли?
— Здешнего уезду, верст тридцать… Село Покровское. Так у нас, я тебе скажу, вот уж который месяц идет бестолочь… Просто покою нет! Да ведь что они денег-то извели! Ведь страсть! А почему? Шут их знает!
— Порядку не знают. Больше ничего.
— Именно! Теперь на одних ходоков сколько они прогусарили денег. Посылают ходока, такого же бессловесного, как и сами: ходит, ходит, придет ни с чем… А теперь как ходок в город — и простись!
— Я одного такого ходока встретил, — сказал я. — Не знаю, от вас ли.
— Где вы встретили?
— В городе, недели полторы тому назад.
— Ну наш, наш! Ну наш! Это наши!
— Белокурый?
— Ну наш, наш, Демьян! Теперь он в теплом месте сохраняется…
— Из-за чего это у них все хлопоты? — спросил я.
— А шут их разберет!
— Как же так?
— Да так… Вы разговаривали, что ли, с ним, ходоком-то?
— Разговаривал.
— Ну что ж он вам сказал?
— Да он-то действительно что-то путался. Что-то про душу, про…
— Ну вот-вот! — перебил меня дьячок. — Про душу! Вспомнили душу, изволишь видеть! — сказал он, обратившись к солдату.
— Хе! — промычал тот.
— Что же может сделать для них начальство? Ну сам ты посуди?
Солдат не отвечал, хотя и произнес слово «обнаковенно».
— Больше ничего, — продолжал дьячок: — что дали волю!
— Это самое!
— Д-да! больше ничего — воля! Прежнее время он с утра до ночи на работе. Он пришел домой, повалился, как камень, а в нынешнее-то ему уж час-другой и без дела придется… да! Ну ему и лезет в башку.
— Этое самое!
— Да как же? Прежде он одно дело кончил, пошел бы, куда хотел, ан управляющий кричит: «иди туда-то». А теперь он лошаденку свою загнал в сарай — и все его дело… И в кабак.
— Да-а, в кабак! это ему первое удовольствие, весь пропился.
— Дет-ти пьют! Дет-ти!
— Цссс… Нет, этого в старину не было!
— И в уме-то ни у кого об этом не было, не то что въявь… А как дали им волю, вот и забрусило, на разные манеры: душа, то-сё… Ну только, я так думаю, опоздали! да!
— Поздна штука!
— Да, поздновато!.. Опомнились! Становой им говорит: «на все есть закон; там сказано, чтоб этого не было, больше ничего», — нет, воротят, стоят на своем.
— Да в чем же в самом деле вся эта история? — спросил я. — Кажется, дело началось из-за земли?
— Видите, какое дело. Я вам сейчас расскажу…
— И душа тут как-то к земле…
— И душа! Вот как было дело.
Дьячок придвинулся ко мне.
— Из-за земли, изволите говорить? Это несправедливо. Уж ежели бы из-за земли, то им бы надо затевать дело раньше, в самом начале, когда крестьянство уничтожилось. В это время с ними господские доверенные действительно поступали неаккуратно. Земля им дана плохая; но так как страху они были научены, то и взяли еэ беспрекословно! Второе дело — придирка к ним большая: снопы развалились — штраф; целину пахали, борозды редкие — штраф, а мерзлую (раннюю весну их тогда выгнали) землю пахать, да еще целину, — и то спасибо, хоть и редкие-то. Но они и тут молчали. Другой раз троим досталось совсем понапрасну: гулял барин с собакой ночью, а караульщик увидал его, не разглядел и подошел с другим караульщиком к барину-то! У обоих на плечах дубины: ну барину-то и того… он бежать! они за ним, он — «караул!» Поднялся шум (время было непокойное), и покажись сгоряча-то, что они с злым, например, намерением… Похватали их! Началось дело… Много было против них греха — это говорить нечего — только ничего, ни-ни, ни боже мой, не было… Авось не привыкать им к этому?
