Алексей Писемский - Люди сороковых годов
Читая это письмо, Фатеева по временам бледнела и краснела, потом гордо выпрямилась, вздохнула глубоко и пошла к Вихрову.
- Я сейчас об муже известие получила, - сказала она. - Мне надобно ехать к нему; он очень болен.
Павел взглянул на нее со вниманием. Он полагал, что она это придумала, чтоб уехать от него.
- Кто же тебя извещает об этом? - спросил он.
- Катя Прыхина, - отвечала Фатеева и подала письмо приятельницы.
Павел прочел, и ему стало вдруг бесконечно грустно расстаться с Клеопатрой Петровной.
- Очень жаль, что вы уедете, - проговорил он.
- Если я не поеду туда, так всего лишусь, - сказала она.
У ней тоже навернулись на глазах слезы.
- Стало быть, он, однако, очень болен, если Прыхина так пишет, продолжал Павел.
- Вероятно, очень болен, - подтвердила Фатеева.
- Может быть, вся эта история недолго и продолжится.
- Конечно, - как бы успокаивала его Фатеева.
- Что же это он раскаялся перед тобой? - спросил Павел, заглядывая снова в письмо.
- Он всегда очень ценил меня и был бы добр ко мне, если бы не восстановляли против меня его возлюбленные!
Фатеева это так говорила, что как будто бы никогда ни в чем и виновата не была перед мужем. Вихрову это показалось уж немножко странно.
- Мне будет очень тяжело видеть страдания его, - продолжала она, нахмуривая уже брови, - потому что этот человек все-таки сделал для меня добра гораздо больше, чем все остальные люди.
На кого этот намек был направлен, - богу известно.
- Больше всех добра и больше всех снисхождения оказал, - отвечал, в свою очередь, не без цели Павел.
Фатеева при этом только взглянула на него и ни слова ему не возразила.
Павел вскоре после того ушел к Неведомову, чтоб узнать от того, зачем он едет к Троице, и чтоб поговорить с ним о собственных чувствованиях и отношениях к m-me Фатеевой. В глубине души он все-таки чувствовал себя не совсем правым против нее.
Он застал приятеля одетого в новый подрясник, надевающим перчатки, - и уж не с фуражкой, а со скуфейкой в руках.
- Куда это вы? - спросил его Павел.
- В Симонов монастырь хочу съездить; первую весеннюю прогулку сделать, - отвечал Неведомов.
- Позвольте, и я с вами съезжу, - сказал Павел.
- Поедемте, - проговорил Неведомов, и когда они вышли на улицу, то он пошел пешком.
- Возьмемте извозчика, - остановил было его Павел.
- Мы на лодке поедем, - возразил Неведомов.
- И то хорошо! - согласился Павел.
Они дошли до Москворецкого моста, ни слова не сказав друг с другом, и только когда сели в лодку и поехали, Павел спросил Неведомова, как-то внимательно и грустно смотревшего на воду:
- Вы к Троице, вероятно, переселяетесь затем, чтобы к монастырю быть поближе?
- Да, - отвечал Неведомов.
- А потом, конечно, и в монастырь поступите?
- Если примут.
Разговор на несколько времени приостановился. Павел стал глядеть на Москву и на виднеющиеся в ней, почти на каждом шагу, церкви и колокольни. По его кипучей и рвущейся еще к жизни натуре все это как-то не имело теперь для него никакого значения; а между тем для Неведомова скоро будет все в этом заключаться, и Павлу стало жаль приятеля.
- Я не знаю, Неведомов, - начал он, - хорошо ли вы делаете, что поступаете в монастырь. Вы человек слишком умный, слишком честный, слишком образованный! Вы, войдя в эту среду, задохнетесь! Ни один из ваших интересов не встретит там ни сочувствия, ни понимания.
- Отчего же? Там есть очень много умных и высокообразованных людей.
- Да-с, но это между высшими духовными лицами, а вам придется вращаться между низшей братией.
- Я буду, по возможности, избегать этой низшей братии, - сказал с улыбкою Неведомов. - Да теперь к чему и сам-то гожусь! - почти воскликнул он.
- Да перевести всего Шекспира, - подхватил Павел.
- Все уж сжег теперь, ничего не осталось, - проговорил Неведомов.
- Как сожгли?
- Так! - отвечал Неведомов очень покойно.
- Послушайте, - произнес с укором Павел, - к чему же такое отрицание от всего!.. Хоть бы та же Анна Ивановна, она стала бы любить вас всю жизнь, если бы вы хоть частицу возвратили ей вашего прежнего чувства.
- Оно теперь уж ей, я думаю, окончательно не нужно, - возразил с усмешкой Неведомов, - вчера я слышал, что она замуж даже выходит за какого-то купца.
- Кто ж в этом виноват, как не вы! - произнес Павел. - Вы сами ее от себя оттолкнули.
- Такою, какою она теперь стала, я нисколько и не сожалею, что оттолкнул ее, - сказал Неведомов.
В это время они подъехали к небольшой монастырской пристани. Идущие от нее и покрытые весеннею свежестью луга, несколько совершенно уж распустившихся деревьев, ивняку и, наконец, теплый, светлый вечер оживили Павла. Он начал радоваться, как малый ребенок.
- Вот вместе с Полежаевым[64] могу сказать я, - декламировал он: - "Я был в полях, какая радость! Меж тем в Москве какая гадость!"
Но Неведомов шел молча, видимо, занятый своими собственными мыслями. Взобравшись на гору, он вошел в ворота монастыря и, обратившись к шедшему за ним Вихрову, проговорил:
- Посидите тут где-нибудь; я зайду к одному монаху, чтобы взять от него письмо к настоятелю Троицкому.
Павел мотнул ему в знак согласия головой и поместился на одну из скамеечек, перед множеством стоящих перед нею надгробных памятников.
Неведомов тоже скоро возвратился к нему и сел рядом с ним на скамеечку.
- Послушайте, Неведомов, - начал Павел, показывая приятелю на затейливые и пестрые храмы и на кельи с небольшими окнами, - не страшно вам от этого? Посмотрите, каким-то застоем, покоем мертвенным веет от всего этого; а там-то слышите?.. - И Вихров указал пальцем по направлению резко свистящего звука пара, который послышался с одной из соседних фабрик. - Это вот - видно, что живое дело!.. Когда на эти бойницы выходили монахи и отбивались от неприятелей, тогда я понимаю, что всякому человеку можно было прятаться в этих стенах; теперь же, когда это стало каким-то эстетическим времяпровождением нескольких любителей или ленивцев...
- Да сам-то я, поймите вы меня, - произнес уже с досадою Неведомов, ни для какой другой жизни не гожусь.
Вихров посмотрел ему в лицо. "Может быть, в самом деле он ни на что уж больше и не годен, как для кельи и для созерцательной жизни", - подумал он.
- Э, что тут говорить, - начал снова Неведомов, выпрямляясь и растирая себе грудь. - Вот, по-моему, самое лучшее утешение в каждом горе, - прибавил он, показывая глазами на памятники, - какие бы тебя страдания ни постигли, вспомни, что они кончатся и что ты будешь тут!
- Смерть - вещь страшная, - произнес Павел с каким-то даже отвращением.
- Она, я думаю, вещь успокоительная, - произнес Неведомов.
Павел многое мог бы возразить против этого; но у него как-то язык не поворачивался - уж и в этом-то разочаровывать Неведомова.
- У меня, в моей любви, тоже плохо идет, - начал он после довольно продолжительного молчания и несколько сконфуженным голосом.
- Что же так? - спросил Неведомов равнодушно и продолжая смотреть на памятники.
- Клеопатра Петровна едет в деревню; муж у ней умирает.
- Едет? - переспросил Неведомов.
- Уезжает, и у нас с ней какие-то странные отношения образовались: мы совершенно одновременно принаскучили и принадоели друг другу.
Неведомов слегка усмехнулся.
- Этого надобно было ожидать, - проговорил он.
- Почему надобно было ожидать? - спросил Павел с ударением.
- Потому что всегда и везде это бывает.
- То есть, вы хотите сказать, между всеми любовниками.
- Это именно я и хочу сказать, - подтвердил Неведомов.
- И для продолжительной любви, вы полагаете, необходимою девственную невинность со стороны женщины и брак? - расспрашивал Павел, очень хорошо заранее зная мнение Неведомова по этому предмету.
- Считаю это важнейшим и существеннейшим условием, - отвечал тот.
- Поэтому, если бы вас полюбила Анна Ивановна и вы бы женились на ней, ваша любовь была бы продолжительнее нашей? - захотелось Павлу кольнуть немного приятеля.
- Вероятно; но тогда Анна Ивановна должна была бы быть совершенно других свойств, - отвечал Неведомов с грустной усмешкой.
Павел, в свою очередь, тоже усмехнулся и покачал головой.
Когда они поехали обратно, вечерний туман спускался уже на землю. В Москве их встретили пыль, удушливый воздух и стук экипажей. Вихров при прощании крепко обнял приятеля и почти с нежностью поцеловал его: он очень хорошо понимал, что расстается с одним из честнейших и поэтичнейших людей, каких когда-либо ему придется встретить в жизни.
Дома он застал, что Клеопатра Петровна стояла в своей комнате и держала в руке пачку каких-то бумаг.
- Что это у тебя за бумаги? - спросил ее Павел.
