Надежда Тэффи - Том 1. Юмористические рассказы
— А уж не воровки ли это в самом деле? — мелькнуло у меня в голове. — Притворились, что не знакомы, выпытали у меня ловким разговором, где мои деньги, а теперь стерегут, чтобы я заснула.
Я решила не спать. Села, взяла подмышку сумочку и уставилась на злодеек. Не так-то просто было меня обокрасть…
От усталости и желания спать разболелась голова. И так было досадно, что, имея в распоряжении целую скамейку, не можешь уснуть.
Вдруг я вспомнила, что видела на вокзале знакомого старичка, который ехал с этим же поездом.
— Mesdames! — сказала я. — Мы все равно не спим. Не разрешите ли вы посидеть с нами одному очень милому старичку? Он расскажет что-нибудь забавное, развлечет.
Он они обе так и закудахтали.
— Ни за что на свете! Скажите, пожалуйста! Знаем мы этих старичков!
Было ясно, что лишний свидетель только помешал бы им. И сомнения в их намерении у меня больше не оставалось никакого. Всю ночь я промаялась, а под утро нечаянно заснула.
Когда я проснулась, было уже светло. Моя сумочка валялась на полу, а обе дамы сидели рядом и не спускали с нее глаз.
— Наконец-то! — закричали они обе сразу.
— Я не хотела вас будить! Ваша сумка с деньгами упала на пол, я не могла допустить, чтобы кто-нибудь дотронулся до нее.
— И я тоже не могла допустить!
Я смущенно поблагодарила обеих и, выйдя в коридор, подсчитала деньги. Все было цело.
Когда наш поезд уже подходил к станции, и востроносая вышла звать носильщика, толстая шепнула мне:
— Мы дешево отделались! Это, наверное, была воровка. Ее план был очень прост: подкурить нас и ограбить!
— Вы думаете?
Когда я выходила из вагона, я услышала, как востроносая шептала толстой:
— Я сразу поняла, то ей нужно. Она подсадила бы своего старичка, а он бы нас по голове тюкнул, и готово. Заметьте, всю ночь нас подстерегала, а потом притворилась, что спит.
На вокзале кто-то дернул меня за рукав. Оглянулась — востроносая.
— Вы с этой толстой дамой не были раньше знакомы?
— Нет.
— Так как же можно было рассказывать при ней, куда вы деньги прячете. У нее был такой подозрительный вид.
А толстая проходила в это время мимо и, не замечая нас, рассказывала встретившей ее барышне:
— Ужасная ночь! Эти две стакнувшиеся мегеры разнюхали, где у меня лежат деньги, и устроили нечто вроде дежурства. Одна спит, другая за мной следит. Нет, кончено! Больше никогда одна не поеду!
— Ах, ma tante! Нужно бы заявить в полицию! — ужасалась барышня.
Мы с востроносой испуганно переглянулись. Я пошла, а она долго смотрела мне вслед, и всей своей фигурой, и шляпой, и зонтиком, выражала раскаяние, что доверилась мне.
Теперь-то уж она знала наверное, что грабительница была именно я.
Легенда и жизнь
В начале июня мадам Гужеедова стала делать прощальные визиты своим светским приятельницам.
Прежде всего отправилась к Коркиной, с которой так мило провела вместе прошлое лето в третьем Парголове.
— Ах, дорогая моя! — воскликнула Коркина. — Неужели же вы опять обречены на прозябание в этом моветонном Парголове! Как я вас жалею!
— Почему же непременно в Парголове? — обиделась Гужеедова. — Точно свет клином сошелся. Найдутся и другие места.
— Уж не за границу ли собрались? Хе-хе-хе!
— Почему ж бы мне и не поехать за границу?
— А на какие медные? Хе-хе-хе!
— Отчета в своих средствах, дорогая моя, я вам отдавать не намерена, — надменно отвечала Гужеедова. — И довольно бестактно с вашей стороны говорить таким тоном, тем более, что киснуть в Парголове будете именно вы, а я поеду за границу.
— Куда же вы едете? — даже испугалась Коркина.
Гужеедова на минутку растерялась.
— Куда? Собственно говоря, я еще не… А, впрочем, я еду в Берлин. Ну, да, в Берлин. Чего же тут удивительного? По-французски я говорю очаровательно…
— Да кто же с вами в Берлине по-французски говорить станет? Хе-хе-хе! В Берлине немцы живут.
— Я просто оговорилась. Я хотела сказать: Париж, а не Берлин. Я еду в Париж.
— В Париж — теперь, в такую жарищу?
— Пустяки. Париж именно теперь и хорош. Я обожаю Париж именно теперь.
— О вкусах не спорят. А я еду в Карлсбад.
— Да что вы? А как же Парголово-то?
— Далось вам это Парголово! Я и в прошлом году попала туда совершенно случайно. Мужу не дали отпуска. А вообще я каждое лето провожу в Карлсбаде. Там у нас чудная вилла! Ее так и называют: вилла русских аристократов.
— Это кто же аристократы-то? — с деланной наивностью спросила Гужеедова.
— Как кто? Мы! Я с мужем, моя сестра с мужем, сестра мужа с мужем, и мадам Булкина.
Все это Гужеедову так горько обидело, что дольше сидеть она уже не могла.
— Прощайте, дорогая моя.
— Чего же вы так торопитесь? Посидим, поболтаем.
Гужеедовой, собственно говоря, очень хотелось сказать ей, что беседа с такой вруньей и хвастуньей не может доставить удовольствия даже самому грубому вкусу, но, вспомнив, что она — светская дама, отправляющаяся освежиться в Париж, сморщилась в самую утонченную улыбку и отвечала, картавя, как истинная парижанка:
— Ах, я так тороплюсь! Вы знаете, перед отъездом всегда так много дела: туалеты, визиты…
— Ах, я вас вполне понимаю, дорогая моя! — впала и Коркина в светский тон. — У меня тоже такая возня с модистками.
— Как жаль, что мы не встретимся за границей!
— Ах, да, ужасно жаль. Приезжайте, дорогая, к нам в Карлсбад, прямо на нашу виллу. Организуем пикники, поедем на Монблан… Я вам потом пришлю адрес. Так бы обрадовали!
— Мерси! Мерси! Непременно! Но, к сожалению, назад я собиралась ехать прямо через Испанию…
От Коркиной Гужеедова отправилась к Булкиной.
— Дорогая моя! Вот еду за границу…
— Да что вы! Ах, счастливица! Впрочем, я, вероятно, тоже поеду.
— Куда?
— Конечно, в Рим. Вечный город! Красота! Чуткая душа, понимающая задачи искусства, должна каждый год ездить в Рим. Я и без того так виновата, что прошлом году не собралась. Знаете, прямо поленилась.
— А Коркина собирается в Карлсбад.
— Ах, ненавижу эти курорты. Пыль, доктора, толкутся все на одном месте, как мухи на блюдечке. Тоска! Нет, я признаю только вечный город.
— Я всегда в Париже останавливаюсь в самой лучшей гостинице. Ее так и называют: гостиница русских аристократов, — сказала Гужеедова, и вдруг сразу почувствовала себя удовлетворенной, словно отомстила Коркиной.
— Ах, не верьте им, дорогая моя, — успокоила ее Булкина. — Эти французы такой продувной народ. Может быть, у них остановился когда-нибудь какой-нибудь русский генералишка из самых завалящих, а уж они сейчас рады раструбить по всему свету, что у них аристократическое общество. Хвастунишки — французишки, ветрогонный народ.
Гужеедова, увидев, что ее не поняли, глубоко вздохнула и поникла головой. Тяжело быть непонятой близкими людьми!
* * *Прошло недели три.
Солнце высоко поднялось над третьим Парголовым и палило прямо в спину мадам Гужеедовой, возвращавшейся с купанья.
Она уже свернула на боковую дорожку и поднималась по косогору к своей дачке, как вдруг ее поразил знакомый голос.
Она оглянулась и увидела разносчика с ягодами и около него даму. Лицо дамы было прикрыто зонтиком, но из-под зонтика раздавались очень знакомые звуки:
— Нет, милый мой! Этакой цены тебе никто не даст. Не уступишь — не надо. Куплю у другого.
И вдруг, опустив зонтик, дама обернулась. Гужеедова тихо ахнула и даже присела от ужаса. Перед ней стояла Коркина.
— Боже мой! — думала Гужеедова. — А я не за границей! Какой срам! Какой позор!
Но Коркина сама была страшно сконфужена. Сначала отвернулась и сделала вид, что не узнает Гужеедову, потом передумала и, заискивающе улыбаясь, стала подходить ближе.
— Дорогая моя! Как я рада, что вижу вас здесь! Вы знаете, я раздумала ехать в Карлсбад. Откровенно говоря, я совсем не верю в эти курорты. Какая там вода! Все вздор. Нарочно выдумали, чтобы русские деньги грабить. Сплошное мошенничество.
— Как я счастлива, что вы здесь, — оправилась Гужеедова. — Как мы заживем очаровательно. Вместо того, чтобы тащиться в пыльном и душном вагоне, как приятно подышать нашим чудным северным воздухом. Вы знаете, одному человеку, заболевшему на чужбине, доктора сказали: «Дорогой мой, вас может вылечить только воздух родины». А мы разве ценим воздух родины? Нам всякая дрянь дороже…
— Ну, как я рада! Пойдемте, я вам покажу чудный вид. Вот здесь, около коровника.
— Тут? Да тут какое-то белье висит…
— Чье бы это могло быть? Посмотрите метку. А? Н.К.? Ну, это верно Куклиной. Бумажные кружева! Какая гадость! Нос задирает, говорит, что от арбуза у нее голова кружится, а сама крючком кружева вяжет для рубашек.
