Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном - Евгений Германович Водолазкин
Пусть Катичка поправится, пусть поправится, пожалуйста! А еще, пожалуйста, пусть придет кот.
Говорить это в туман было неловко. Поэтому он закрыл глаза и сказал это внутри себя. Было очень тихо, даже туман замолчал, и только тяжело и часто капала с тряпки вода, ударяясь о невидимые листья плюща.
А потом в доме, внутри, закричала Катичка.
Кровь была везде, на постели, на стенах, на потолке, ненормально яркая, красная, живая, текла у Катички между пальцев, фонтаном выплескивалась изо рта, Катичка металась, и он никак не мог их остановить, ни Катичку, ни кровь, и все прыгало, пятнами, вспышками, и Катичка все кричала на одной ноте — аааааааааа! — пока он не догадался и не заткнул ей рот трусиками. Красными. Чистыми. Сухими. И она наконец замолчала.
Он присел на край кровати, растерянно глядя на окровавленные пальцы. Он не знал, что делать. Вот Катичка всегда знала — кому позвонить, что купить, как сказать, даже если в результате получалась херня, она все равно знала, как поступить. Надо спросить у Катички, что делать с Катичкой. Он коротко засмеялся, и Катичка захрипела. Она мотала головой по подушке, и он перепугался, что она задыхается. Вытащил чертовы трусики, сунул куда-то.
Кровь, слава богу, больше не шла, только обметала Катичкин рот ржавой темной коркой.
В Древнем Египте считали, что мышь…
Что?
В Древнем Египте считали, что мышь напрямую связана с вечной жизнью, и лекарь, пытаясь добавить жизненных сил ребенку, давал ему съесть мышку.
Она не говорила, а скрипела.
Что? Что такое?!
Увидеть мышь двенадцатого числа месяца тиби считалось большим несчастьем, те, кому не повезло, спешили отвратить взгляд в другую сторону. В некоторых рукописях египетской книги мертвых богиня с мышиной головой олицетворяет преисподнюю и смерть.
Веки у Катички были закрыты, но глазные яблоки под ними дергались, бегали, как будто она читала невидимую Википедию.
Птица ибис считалась священной. Она символизировала письмо и знание, а также врачевание и интеллект. Считалось, что Аполлон может превращаться в ибиса, чтобы лечить людей.
Змея во многих культурах считается символом смерти и возрождения.
Катичка вдруг засмеялась и сказала, не открывая глаз, своим обычным голосом — смотри, какая картинка прикольная.
И тут же снова заскрипела — бог Ра в образе кота отсекает голову змею Апепу, рисунок из книги мертвых Хунефера, XIV век до нашей эры. Змея часто обладает целительной силой и символизирует освобождение от старых форм существования и принятие новых начинаний.
Мы получили мышь. Мы получили птицу. Он принес послание. Последняя будет змея.
Последняя будет змея.
Катичка глубоко вздохнула, глаза под веками перестали дергаться. Она спала. По-настоящему. По-человечески. Тихо. Глубоко.
Постель, Катичка, он сам — да все вокруг было в крови, умирающей, подсыхающей. Пахло железом, гранатовым соком, чем-то сладковатым. Где-то внизу, в тумане, коротко мяукнул кот. Он знал уже, что́ увидит, когда спустится. Но, когда взялся за ручку, неожиданно теплую, летнюю, вдруг испугался. А вдруг туман войдет, когда дверь откроется? Он видел с террасы, что это невозможно. Дом стоял слишком высоко. Пока слишком высоко. Ладно. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. И еще раз — но в обратном порядке.
Кот сидел на пороге, прижав лапой дергающуюся, извивающуюся змею. Змея время от времени судорожно, до предела, разевала пасть, как будто давилась. Так же делал цветок из его температурных кошмаров. Вьюнок. Голова змеи была похожа на вьюнок.
Кот мяукнул нежно, переливчато, просительно.
В дом с этой пакостью не пущу. И не проси.
Кот сделал короткое движение, почти незаметное — и змеиная голова отлетела в сторону, все еще продолжая распахивать челюсти.
Ну? Доволен? А мне теперь убирать. Где ты взял ее вообще, засранец?
Кот развернулся, проскользнул сквозь ограду и пошел налево, вниз, прямо в туман. У самой кромки остановился. Оглянулся, словно ждал. Глаза у него были оранжевые, круглые, совиные.
Нет, сказал он. Ну уж нет! Это хренушки тебе, не дождешься.
Кот исчез.
Он вытер лоб — оказалось, Катиными трусиками. Теми самыми. Красными. Считается, что кровь на красном не видна. Абсолютная хрень. Кровь невозможно спрятать. Он пошел в котельную, аккуратно положил трусики в мертвую стиральную машину. Подумал. Взял пластмассовое ведро радостного цыплячьего цвета. Воды хоть принесу. Может, с колодцем и не случилось ничего. Может, вообще ничего не случилось.
Он так устал, что даже не зажмурился. Просто шагнул, в самый последний момент инстинктивно выставив руки. Ведро дернулось, качнулось, будто боялось вместо него.
Внутри тумана было тихо и не видно ни пса, как в самом обыкновенном тумане. Только он был не влажный, а сухой. Как если бы распылили в воздухе тонко молотую белую пудру. Или школьный мел. Дышать это немного мешало — и все. Больше ничего не произошло. Он постоял немного, ошеломленный. Под ногами — дорога, та самая, их дорога. Справа и слева темнел неясный, словно наполовину проявившийся лес. Кот, сперва тоже неясный, подбежал, тряся боками, потерся, воплотился окончательно. Мяукнул, снова побежал вперед. Остановился. Оглянулся. Звал за собой.
Он покрепче сжал свое желтое ведро и пошел вслед за котом. Просто лес. Просто дорога. Просто туман. Самый обычный. Он вдруг почувствовал, что злится. Да какого хрена! Какого хрена! Это что — реалити-шоу, что ли, такое? Гипноз? Я вас тогда, суки подлые, по миру пущу, всю жизнь, блин, будете иски от меня получать, по два в день, пока не сдохнете! Он запел, размахивая в такт ведром, — в полный голос, ужасно фальшивя и впервые совершенно этого не стесняясь.
Мы в город изумрудный! Идем! Дорогой! Трудной!
Ужас трех последних месяцев выходил из него с этим криком, почти визгом — словно из раненого воздушного шарика.
Идем! Дорогой! Трудной! Дорогой! Непрямой!
