Аккордеоновые крылья [сборник litres] - Улья Нова
Незнакомец с усиками обходительно взял ее под локоть и увел в тень сквера, под пыльную листву кленов и молодых яблонь. В руке недоверчивой Лили оказалась визитка на сером картоне. Наверняка постоянный посетитель антикварных салонов. Охотится на старинные фотоаппараты, выслеживает визитки прошлого века, жилеты и шейные платки, потом разыгрывает перед неловкими барышнями маленькие пьесы под открытым небом. Она покосилась на рубашку и штиблеты незнакомца – скорее всего, из лавки старьевщика или из костюмерной маленького театра.
По словам Бориса (визитка утверждала, что его именно так зовут), недалеко, в переулках, находится его мастерская. Лиля почему-то представила огромную комнату с цементными стенами, на которых кое-где уцелели обрывки выцветших серо-голубых обоев. Внутри дребезжит холодноватый сумрак. И царит беспорядок фотографий – мельтешат ломкие локоны фотопленок, хрустящие, пожелтелые от времени корочки черно-белых портретов, промозглые сепии пейзажей, игры тел и теней, расплывчатые, размытые, усыпанные тоненькой сеточкой трещин. Борис галантно проводит ее в сизую мастерскую, где не существует времени. Пропустит Лилю вперед, сам задержится на пороге. Она, забывшись, начнет рассматривать монохромное изображение улыбчивой брюнетки в шляпе со страусовым пером. Немного освоившись, схватит стопку мутных черно-белых снимков, на которых река и бегущие по полю дети. Просматривая, будет сбрасывать их, как отыгранные карты на журнальный столик. Вспыхнувшие и моментально погасшие окна в чужую жизнь. Потом вдруг различит за спиной лязг щеколды. И через несколько секунд познакомится с очевидностью: ее заперли, фотографии были приманкой, теперь Лиля – пленница мастерской. На следующий день, покачиваясь на корточках у стены, она поймет, что возврата не будет. Возврата туда, в ее прежнюю жизнь. У нее и раньше случались вспышки прозрений будущего. Можно сказать, смешливые страхи-предчувствия и на этот раз оправдались. Борис не был похитителем девушек. Но он действительно оказался не тем, кем хотел бы выглядеть со стороны.
– …у меня долгожданный дебют в журнале Photo Time. Четыре разворота с портретами московских попрошаек и небольшая сопроводительная статья. Ради этого я сегодня выбрался в город с дачи. Забрал в редакции журнал, купил шампанское и сыр. Теперь возвращаюсь…
Упрашивать не пришлось, Лиля согласилась отпраздновать вместе с ним долгожданную публикацию и посмотреть его работы. Ей было любопытно. Ее окутывал аромат мускатного ореха, забивающий горчинку и пустоту полудня. У нее никого не было в сердце в то лето, от этого все давалось легко, будто хорошо усвоенный танец или прилежно заученный стих. И вот уже в волосы Лили врывается ветер, рвет их в разные стороны, а проносящиеся мимо грузовики лязгают и гремят, грозясь завалиться набок. Когда она зажмурилась, показалось, что огромная фабрика поет своими ржавыми станками – так оглушительно шумело шоссе.
Лиля предполагала, что, просмотрев сначала бодрящие, потом бесконечные журналы и альбомы с его фотографиями, на некоторое время провалившись в неизвестность и вседозволенность, к вечеру она все же сумеет вырваться с его дачи. Она заранее решила никогда никому не рассказывать, где и с кем провела этот день. Лиля жаждала приключения, маленькой мимолетной безнаказанности, которую со временем можно будет с легкостью простить себе, а чуть позже – забыть. Притаившись на переднем сиденье, ощущая локтем холодноватую кожу дверной обивки, она вглядывалась в даль дороги и придерживала волосы, но вихрь ворошил их и набрасывал на лицо темно-русой вуалью. Она терялась при каждом очередном вопросе с неизменным «душа моя». Она вспыхивала и отводила глаза при резких, почти непристойных движениях Бориса, словно тело его существовало вне одежды и жило скрытой ритуально-раскрепощенной жизнью. Они быстро миновали окраины заводских подворотен и просторы пыльных девятиэтажек, раскиданных кое-как на призрачных полуживых пустырях. Минут пятнадцать протискивались в пробке по эстакаде. И уже неслись мимо бешеной пляски сосен и зазубренных еловых пик, оставляя позади уходящие куда-то в неведомую даль ветви шоссе.
Беспокойство булькало в горле и начинало слегка душить, но Лиля отвлекалась наблюдением за его профилем на фоне вельветовых полей. Беспокойство нарастало, будто кто-то вытягивал из нее дух – искристым лимонадом через коктейльную трубочку. По сторонам дороги гудели изумрудную песнь луга с шершавой бахромой леса вдали. Машина неслась по истрепанной тесьме загородного шоссе. Боковые окна были открыты. Ушки шейного платка Бориса превратились в языки бледно-зеленого пламени. Он курил сигарету в роговом мундштуке и смаковал собственный неторопливый рассказ о весенней охоте. Потом резко остановил машину. Легко и складно выпрыгнул, обежал автомобиль, распахнул дверцу с Лилиной стороны. Придерживая под локоток, помог ей выбраться. Тряхнул коричной гривой и указал сигаретой вдаль:
– В тех лесах водится прекрасный зверь, чистый, благородный.
Она прослушала или ветер унес – какой именно зверь. Волк. Вепрь. Или единорог. Когда он был рядом, все казалось возможным. Его рука направляла взгляд вдаль. Оставалось гадать, куда именно предполагалось смотреть: узловатые пальцы с округлыми холеными ногтями скользили по горизонту, пепел сигареты отсылал туда, где некогда было имение его прадеда. Пойди разберись, что служит указкой – легкий кивок головы на черную каемку леса или мизинец, обращенный в сторону холма с кособокими сараями ближайшей деревни.
Лиля смущалась смешинок в его глазах. Рядом с ним она становилась угловатой и скованной. Перебирая пальцами ремешок сумки-корзинки, она замерла, тем не менее угадав еще одну, грейпфрутовую нотку его одеколона. Следила за беспорядочными движениями его руки: прадед ездил охотиться в дальний лес за оврагом, навещал приятелей в поселке у церкви. Жизнь прадеда превратилась в небольшой сеанс гипноза: «посмотрим на тот пригорок, теперь медленно движемся глазами влево…» В зарослях растрепанных ветел скрывается речушка, где прадед с племянником стреляли уток, разлучали пары лебедей… В какой-то миг Лиля попыталась охватить золотисто-зеленый простор, но поле ускользало, безжалостно уменьшая смотрящую. Борис все-таки успел сфотографировать ее на «Поляроид». Порывисто разрезал холм взмахами руки – сушил квадратную карточку, а на ней – туманную синь, из которой медленно проступала уменьшенная в сотню раз, тоненькая, совсем карманная Лиля.
Они вернулись в машину и отправились дальше. Лиля закрыла глаза, задумалась, задремала. Ее вдруг не стало вовсе, как души камня, как разума песка. Потом кто-то дышал ей в щеку и громко звал по имени. Машина стояла у тесовых ворот. Борис легонько тряс ее за плечо. Случайно удалось ухватить, каким бывает его лицо, когда он
