Человек маркизы - Ян Вайлер
Но он остановился на проезжей части, на другой стороне улицы:
– Боюсь накапать маслом на ваш чистый подъезд, – мягко сказал он.
Но я-то знала, что ему просто хотелось рвануть отсюда как можно скорее. Пока не заметили, просто удрать. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Но всё же вышел, открыл багажник и достал мой чемодан. Поставил его на асфальт, на котором большими тёмными пятнами высыхал летний дождь. И он выглядел так же, как и шесть недель назад. Я думаю, он и одет был в то же самое, в чём встречал меня на перроне главного вокзала Дуйсбурга. Когда я была так разочарована.
Это было полжизни тому назад.
И я устыдилась своего тогдашнего разочарования.
Он осторожно улыбнулся и сказал:
– Ну, давай. У меня сегодня по графику ещё целая куча визитов. Я же, как известно, очень занятой предприниматель.
Тут я разревелась, и это совершенно выбило его из колеи.
– Ну что ты, ну что ты. Мы же скоро снова увидимся. Ким. Не надо.
Он совсем не знал, как ему поступить с моими слезами, и растерянно переминался с ноги на ногу. Обнять меня было бы подходящей опцией, но это не пришло ему в голову. Или пришло, да он не осмелился. К счастью для него, тут открылась входная дверь дома, и вышла мама. Она метнулась к нам как порыв ветра, в белом летнем платье бренда Chloé, обняла меня, поцеловала и сказала:
– Ну вот и ты, наконец, – так, как будто я потерялась, меня нашли и вернули с чужбины.
Потом она повернулась к Рональду Папену.
Тот в отчаянии поднял правую руку, словно для клятвы:
– Привет, Сюзанна. Вот, привёз дочь. Всё в порядке.
Ему было не по себе оттого, что она стояла перед нами.
– Привет, Ронни, – сказала она.
– Привет, Сьюзи.
– Ну и? Как провели время?
– Хорошо. В самом деле. Очень.
Он крепко держался за открытую дверцу машины, и я чувствовала, что ему ничего не хотелось так сильно, как просто провалиться на месте.
– Ты круто выглядишь, – сказал он.
– Может, пойдёмте в дом? – сказала она и сделала попытку взять чемодан. Но я её не пустила.
– Я не знаю. У меня срочные дела. Вообще-то, – сказал мой отец и посмотрел на меня, ища защиты.
В нашем модусе продаж я должна была бы сейчас среагировать, подхватить мяч и пожаловаться, что у моего отца столько дел, что уже практически нет никакой частной жизни. Но я не пришла ему на помощь, а просто стояла между моими отчуждёнными родителями и не знала, что делать.
Тут появился Хейко. Я даже не заметила, как он подошёл. Он просто очутился внезапно рядом и сказал:
– Привет, Ронни.
В последний раз он это говорил на той автобусной остановке, и тогда моего отца охватил безумный страх. Он и теперь вздрогнул. Я видела, что ему хочется немедленно вырваться на автобан. Он даже предпочёл бы оказаться в «Акрополисе» города Боттропа, в самом гиблом месте, что касается краковских колбасок, чем стоять здесь, в Ханвальде, перед своим обвинителем.
– Ну что вы тут стоите, как обмоченные деревья? Пошли, там есть чай со льдом. Ким, я во Флориде открыл такой чай со льдом, он навеки изменит твоё отношение к этому чаю.
Он вёл себя как ни в чём не бывало. Будто не стоял перед своим лучшим другом, который упёк его в тюрьму и пытался увести у него женщину. Но ведь он был теперь победителем. Он схватил мой чемодан, и не успел Рональд отговориться срочными делами, как мы уже шагали к дому. Гуськом. Хейко с моим чемоданом, за ним его жена, потом я и последним Рональд Папен, одна рука в кармане жакета с ключом зажигания. Он крепко сжимал ключ в кулаке, я это видела.
Хейко отставил чемодан, и мы двинулись через дом к террасе.
– Садитесь, – сказал он и сделал приглашающий жест. На нём были белые льняные брюки и белая льняная рубашка к бежевым шлёпанцам. Полы были здесь белые, мебель для отдыха белая, и маркиза была белая. Он включил её пультом, и она выдвинулась, затенив всю террасу. Хотя в этом не было необходимости, но все знали, что речь здесь шла о демонстрации могущества. А вовсе не о гостеприимстве.
Рональд Папен сел на краешек кресла, но скатился назад, в глубину, и форменным образом потерялся там. С усилием снова выбрался наружу, чтобы взять из рук Хейко стакан.
– Персик с ананасом, на мой взгляд, вершина искусства прохладительных напитков. Я хочу это импортировать.
Мой отец отпил глоток и сказал:
– Неслыханное дело.
Я так любила его за это!
– Наконец-то хоть что-то другое, а не только карена, да?
– Ах, карена, – сказала моя мать, молчавшая до сих пор, потому что ситуация и для неё была неприятна. Единственным, кому она нравилась, явно был Хейко.
– Ким, а ты знаешь, что такое карена?
– Нет.
– Это гэдээровский лимонад. Это сокращение от КАлорийно-РЕдуцированный-НАтуральный. Кошачья моча в чистом виде. Я считаю, за один этот чай со льдом стоило тогда выйти на улицы.
Рональд Папен дружелюбно улыбался, хотя я не была вполне уверена, что он тоже считал эту карену кошачьей мочой. Он в ГДР был против системы, но не обязательно против лимонада. Хейко Микулла же редко упускал случай оплевать и выругать ГДР. До нынешних каникул я считала это сравнительно нормальной заносчивостью западного немца. Я же совсем не знала, что Хейко, как и его жена и мой отец, были родом с Востока. Из Белица, юго-западнее Берлина. Он всегда вёл себя так, будто вообще не имел никакого отношения к тому государству. Часто отпускал на этот счёт шуточки, которых я не понимала.
Однажды, когда мы в Роденкирхене стояли в мясной лавке, он сказал: «Ким, а знаешь, почему в ГДР каждый мясник должен был выделить хотя бы одну колбаску на оформление витрин?
И я сказала: нет. Во-первых, потому что я не знала, а во-вторых, потому что именно этого ответа он от меня и ждал.
– Потому что иначе бы люди встали в очередь за кафелем с витрин.
Я тогда с готовностью улыбнулась, но ничего не поняла и считала, что он фантазирует. С моим сегодняшним взглядом на него я думаю, что Хейко в такие моменты вспоминал своё прошлое. Это был тот горький момент, от которого избавляются, подшучивая над собой. Для него годы в ГДР были потерянным временем жизни, он оглядывался назад без ностальгии. И уж тем
