Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин
Истины, видишь ли, бывают абстрактные и личные. Отличаются они тем, что абстрактные проверить трудно из-за их отвлечённой природы (Кант), а личные придётся пережить самому, поскольку они чисто конкретные и судьба проводит по ним мордой (Соловки).
По-настоящему важны для человека только личные истины. Хотя сделать абстрактную личной (например, присесть на червонец за базар) в принципе можно тоже. Можно даже из личной истины попытаться сделать абстрактную, но это надо, чтобы хорошо вложилось ЦРУ.
Почему все важные истины — личные? Потому что мир состоит из наших личных ощущений, чувств и мыслей. Проверь сам. Побегай, попрыгай, можешь ленту почитать — только следи за реакцией. У тебя пять минут, а я пока ещё водочки накачу.
Вернулся? Убедился? Всё, что ты сейчас испытал, связано с уже распадающимися (замечал неоднократно, да?) биологическими органами, включая мозг. Твоими органами.
Иной системы координат, кроме личной индивидуальной реальности, просто нет. Всё проявляет себя только в ней, включая авторитетные философские мнения, что это не совсем так. А прочее имеет место быть или не быть на соловках у канта.
Поэтому в любом реальном измерении неравенство кончается абсолютным и полным равенством без всяких баррикад — и весьма быстро. Кончается вместе с самим этим измерением. То же самое относится ко всякой земной несправедливости и несвободе.
«Кто был ничем, тот станет всем» — это не факт. А наоборот работает всегда. Проверено веками. Так что не надо переживать — Бог не фраер и не франкмасон.
Так не хрен ли тогда с этим миром, если он и есть ты сам, а тебе по-любому уже прилично тик-так, а скоро и вообще тук-тук?
Да, конец истории делается всё твёрже и поворачиваться к нему спиной уже тревожно. Но не бойся глобальных катаклизмов, друг мой. Скажу тебе на ухо — ты сам и есть надвигающийся апокалипсис, такой же неизбежный, как лесбийский оргазм чёрной белоснежки в диснеевской гомофраншизе.
Нет другой атомной бомбы, которая долбанёт по этому миру так же фатально и метко, как ты сам. Мало того, заодно ты уничтожишь всю Вселенную. Замочишь не только Цукерберга на яхте «Launchpad», но и его космическое рептилоидное начальство из международного порнофильма «Проблема Трёх Тел».
Какое ещё утешение тебе нужно, человек? Назову это четвёртой бритвой Шарабан-Мухлюева.
—
Вчера я расслабился и отвлёкся — и даже, наверно, проявил слабость. Но, как и обещал, не правлю ни строчки. Пусть будет у эпохи лишний написанный кровью документ.
Вернемся к Ры.
Самым поразительным в этой интрижке оказалось то, что в дни, когда наша страсть была на пике, литературная борьба между нами продолжалась с неукротимой яростью — и в публичном поле, и в спальне.
Не буду останавливаться на деталях — они известны. Она облыжно обвинила меня в мизогинии (в числе многих других бедняг). Я в ответ попросил определить понятие «женщина». Против моих ожиданий, она попалась в этот небрежный капкан и была объявлена трансофобкой.
Это оказалось для неё страшным ударом. Труднее всего ей было пережить то, что вчерашние подруги, в том числе Дуня с Марусей, теперь публично клевали её печень, чтобы сохранить собственную рептилоидную пайку. Она замкнулась в себе, помрачнела — и стала вести себя странно.
Я уже говорил, что идеологический разрыв между нами сделал сползание в BDSM-практики неизбежным. Но я не искал себе сисястую либеральную доминатрикс, как многие фейковые традиционалисты, чьи истории сделались в последнее время достоянием гласности.
Нет, я хотел доминировать сам. Не столько над её женским, но поразительно сильным телом, сколько над заблудшим умом. Не для того, чтобы насладиться чужой слабостью и своей мощью, а чтобы направить к возрождению, свету и правде — примерно как делают это сотрудники ФСИН.
Рукавицы мои были ежовыми лишь для поразившего её душу зла. Так чуяло моё сердце здоровую духовную изнанку наших сексуальных сомнительностей.
А что касается их несколько эпатирующих форм, то мы же не плясали голыми в общественном сознании. Мы делали всё консентно, в пристойном уединении и в личное время, как два совершеннолетних цисгендерных индивидуума, и никаких жалоб от граждан на наши действия не поступало. Были только завистливые сливы в сеть. Думаю, читательница, ты многое видела сама — но расскажу о том, чего не заметит никакая камера.
Её психическое состояние в те дни начало вызывать тревогу. В ярости она становилась чудовищно сильной, как это бывает с помешанными, и могла перебороть даже меня. История с трансгендерной отменой пробудила в ней какой-то глубинный конфликт, внутренний надлом, природу которого я не понимал до конца.
Однажды она погрузила меня в полудрему, накормив смесью виагры и снотворного — и сняла точную гипсовую копию моего прибора. Наверно, думал я сквозь сон, хочет заказать каучукового дружка для тех дней, когда меня не будет рядом — значит, уже предчувствует разлуку. Любви дают три года, но иногда она выходит по УДО…
А потом произошло роковое свидание, после которого мы расстались. До сих пор больно вспоминать эту ночь — оттого больно, что к горечи утраты примешивается память о небывалом, запретном наслаждении. Расскажу об этом, не утаивая ничего, в том числе самых спорных деталей.
Наша любовная игра заключалась в том, что мы как бы воскрешали и заново разыгрывали в спальне нашу литературную полемику, трансмутируя всю бездонность наших разногласий в мучительный и горький эрос. Это почти привело нас к катарсису. Почти — но на самой его грани судьба распорядилась иначе.
В последний день всё было как обычно. Мы вспоминали наши споры, чтобы сжечь их в пламени страсти.
В одной из своих статей она обвинила меня в том, что в моих романах «везде одно и то же». Никогда не мог понять смысла этой инвективы — имеются в виду буквы? Слова? Знаки препинания? Или так метит само себя кривое недоразвитое сознание, превращающее любой мой шедевр в свой тухлый ментальный форшмак?
Мы стали интенсивно прорабатывать эту тему на моём подмосковном ранчо.
Я прибил двадцать пять книг к стенам в полуметре от пола, натёр их луком, колбасой или чесноком, и заставил её изображать собаку. Водя Ры на поводке, я принуждал её нюхать книги.
― Одно и то же, сука? А? Вот так одно и то же? И вот так? А? А так? А вот? А вот? А так? А? Вот
