Божок на бис - Катлин Мёрри
– До меня не допирало ни разу, что у тебя с матерью так бедово. Повезло ей, что у нее есть ты. Я рад, что ты…
Не успеваю я договорить, сзади доносится голос.
– Вы здесь курите.
Появляется парняга, белый халат, как у аптекаря, при нем мешок с папками и бумагами.
– Ага, – Скок говорит. – Перекур у нас.
– Дело в том, – дружочек этот нам, – что в нескольких метрах от вас цистерна с мазутом.
Мы оба смотрим туда, куда он показывает. Дорожка за нами ветвится в три стороны, знаки гласят: “Анализы крови”, “Отделение Хайгроув” и “Центр оптики”. Про цистерну ничего.
Затаптываю свой окурок.
– Извините, не знали. – Пока говорю это, замечаю, что все вокруг усеяно бычками, мы тут явно далеко не первые.
– На этом поле можно жуть как простудиться. Они его и забросили поэтому.
– Что?
– Тут хоккей. Смотрели хоккей когда-нибудь? – спрашивает. Он очень чисто выбрит, загорелый, на голове клевейшие седые кудри. Вид как у ребенка, просто постаревшего.
– Нет, – говорим хором. Он ставит свой мешок и смотрит на поле. Может, это его лавочка, где он сам втихаря покуривает.
– Каждые выходные проводились игры, а на неделе тренировки.
– Хоккей мне всегда казался протестантской игрой, – Скок говорит. – Больше у северян.
Вот в этом Скок и есть. Кинь ему кость в разговоре, так он, блин, будет ее грызть. Богом клянусь, мне в голову про хоккей не идет вообще ничего.
– Жарко жуть как, – говорю.
– Лето пришло, – дружочек наш в ответ.
Из сборного домика за полем появляются двое в таких же халатах.
– Уходят, – говорит, а сам тем двоим машет. Они его явно не замечают, поскольку никто ему встречно не машет.
Он все стоит, смотрит на нас.
– Я уронил здесь пачку сигарет. Не видали?
Скокова пачка сигарет – на лавке между нами.
– Нет, – я ему, шустро так.
– Нет, – Скок тоже. – Хотите мою?
– А какие у вас?
– “Мальборо”.
– Не легкие?
– Нет.
– Точно такая же, как я здесь оставил.
В этой точке разговора я бы послал его гулять подальше. Хлыщ надутый.
Но какое там – Скок берет свою пачку, в ней еще штук шесть-семь сиг.
– Конечно, оставьте себе.
Дружочек наш выдает здоровенную лыбу. Вынимает себе сигарету, а пачку сует в нагрудный карман халата, где у него ручки в ряд. Пригибается к огоньку.
– Теперь команду не могут собрать, ни тушкой, ни чучелком.
– Тут вроде достаточно народу работает, – Скок ему.
– Все разбежались. – Он похохатывает, вроде как у́шло, и повторяет: – Разбежались. Я разметку на площадке рисовал, много раз. Чтоб эту задачку выполнить, нужно уметь держать линию, как говаривал мистер Скарф[120].
Сидим таращимся на то место, где когда-то были на траве белые полосы.
– Вы кого-то ждете? – спрашивает, а сам глядит на парковку.
Вижу женщину, та озирается, будто что-то потеряла.
– Нет, – говорю.
– Они в конце Серпантина поставили новую калитку к домикам. – Он показывает на аллею деревьев. – Но к “Теско” так не выйти. Только через основные ворота. Я все время это всем повторяю.
– Нам в “Теско” не надо, – Скок ему.
– Женщина была тут, замеры делала – и сказала, что они проходили пешком по паре марафонов в неделю.
– Кто?
– Те, кто здесь жил. Туда-сюда по Серпантину. До стены и обратно.
– Да ну?
– Первый марафон состоялся до того, как те деревья посадили. В Греции.
– Афины, Олимпийские игры, – говорит Скок, будто дружочек наш в халатике сморозил что-то остроумное.
– Давно вы тут работаете? – спрашиваю.
– Ну, – он мне, а сам душу из сигареты высасывает, – я тут был до всех остальных, – показывает на здание, которое я раньше не замечал, за сборными домиками. – Сейчас бинго идет, а иногда Шивон витражи делает.
И тут до меня вдруг доходит: этот чувак – такой же врач или аптекарь, как и я. Гляжу на Скока и соображаю, что он это понял с ходу. Должно быть, бывший пациент, которого тут забыли.
– А что за публика тут жила? – спрашивает Скок.
– Очень мало кто остался – из той эпохи и того пошиба.
– И куда же последние разъехались?
– По домикам. Их декантировали.
Не понимаю, что это такое. Слово “декантировали” ни разу раньше не слыхал. Я б сказал, ему нравится выдавать слова на-гора, может, он и сам их не понимает.
– Помните кого-то из тех? – Скок ему. – Может, лечили пациентку по имени Летти Кайли.
Вижу, к чему это все.
– Декантировали, – этот опять за свое – в восторге от того, что Скок вроде как за врача его держит. Первую сигарету он выкурил как обреченный, вторую прикуривает от нее же. – Первый домик – у монашек, а для женщин вон “Святая Катерина”. Мне в главный корпус больше нельзя, но я знаю, где за кухнями пожарный выход.
– Значит, может, кто-то в “Святой Катерине” знал ее? – Скок ему.
Дружочек наш завелся, затягивается все быстрее.
– Поосторожней с цистерной-то мазутной.
Собирается уходить, но околачивается рядом, скачет, как ошпаренный кот, поглядывает на ту женщину. Она теперь смотрит на нас.
– Вас кто-то ищет? – я ему.
– Кажется, я оставил тут на лавке пачку сигарет, – он мне. – И зажигалку.
– У вас в кармане, – Скок говорит.
Не успеваем мы встать и уйти, как дружочек наш бросается сломя голову собирать наши бычки и складывать к себе в мешок. Машет той женщине и двигает к ней. Скок переходит через игровое поле, выбирается на тропинку между деревьями. Мы у стены. Высокая: на раз-два не перелезешь. Скок замечает калитку, о которой тот дружок говорил. Конечно же, Скок топает в нее, я за ним. Перед нами небольшой ряд террасных домиков с табличками: “Св. Мария”, “Св. Андрей”, “Св. Катерина”. Поворачиваю идти назад.
Скок вскидывает руки и говорит:
– Может, кто-нибудь здесь помнит Летти. Надо проверить, удастся ли чем-нибудь разжиться.
– Да мне плевать. Пошли.
– Ну же. – И с тем взбегает к двери “Св. Катерины”, жмет, блин, на кнопку звонка.
– У меня хорошее предчувствие, – орет он, а сам удирает. – Подожду тебя в машине.
– Ну тебя нахер, Скок.
Пока он уносит ноги за калитку обратно на больничную территорию, дверь открывается.
Наше место счастья
Когда мы были маленькие и играли в “тук-тук”, я вечно оказывался последним: Берни со Скоком сматывали удочки, а я стоял у двери, как идиёт. И вот снова-здорово.
Высовывается седая голова.
– Чем могу помочь?
– Простите, не хотел беспокоить.
