Валериан Скворцов - Гольф с моджахедами
- И все-таки объясните, что и почему, - сказал Ефим Шлайн. - Это приказ! Начините с того, куда вы делись после моего захвата, и расскажите, откуда взялись теперь... Бородатый вам свистнул. Вы в сговоре? Он что же, побег устраивал?
Засидевшийся в каземате, ставший вялым от многодневной неподвижности, Ефим чувствовал, как неритмично бьется сердце. Оставленные им на склоне следы казались неровными, шли зигзагами. Он задыхался и искал повод перевести дух.
Склон, поросший дубняком и все той же облепихой, раскалывался дальше на два узких ущелья, над которыми нависали клыкастые скалы, укутанные дымкой. Ручеек вытекал из левого распадка, появляясь то ли из сухих зарослей, то ли из-под обнажившихся корней деревьев. Не найти лучше места для схрона или засады, имей они оружие!
- Видите? - спросил Арсамаков и ткнул перчаткой в воронье гнездо над ними.
- Прошлогоднее?
- Свежее. Вороны откладывают яйца в феврале, раньше всех... Люди, при которых они кормятся, поблизости. Нужно уходить побыстрее, господин... Я даже не знаю как вас зовут, - сказал Арсамаков.
- Зовите меня Ефим Павлович... Вы продали меня чеченцам?
- Не дурите. Вы меня наняли... У меня ничего нет, кроме репутации... Да, я видел, как вас захватили. Что я мог сделать? Кому сигналить в случае вашего захвата, вы не сочли нужным обозначить. Властям - сообщать или не сообщать? А каким? Их тут вообще нет, кроме тех, из Горы, которые вас захватили... Я убрался с позиции. Возможно, меня тоже заметили, но дали уйти. Через три дня я машиной выехал из Махачкалы в Новороссийск.
- Предполагаете, почему вам дали уйти?
- Теперь - да. Два дня назад ко мне в контору в Новороссийске явилась богатая чеченская дама, приехавшая на "Лендровере", и сказала, что я должен тогда-то и к такому-то часу прибыть на место, где расстался с вами, чтобы вывести из Чечни... Что с вами все обошлось.
- Конечно, не представилась и в чадре...
- Не представилась, но выглядела мило. По номеру машины я и так знаю... да на побережье все знают, кто она... Вы умеете отличить сухие побеги жасмина от остального?
- Зачем?
- Из них костер бездымный... Действительно, лучше переждать немного. Вы плохо дышите, Ефим Павлович.
- Да. Долго просидел без движения... Что сказала дама?
- Она наняла меня на эту работу, оплатила её заранее.
- Как же вы успели добраться сюда за два дня?
- Меня доставили вертолетом...
"Дамы, - подумал Ефим. - Шемякинский почерк. У него вечно проблемы по этой части и именно с такими, на "Лендроверах". И непременно замужем. А эта, может, за командиром вертолетной эскадрильи... Очередная психопатка в поисках фрейдистского папаши и утешающей кочерыжки".
- Вы ездите верхом? - спросил Арсамаков.
- Умел когда-то... А что?
- На третий день... иншааллах... выйдем к моему человеку. Поедем по тропам... А пока втягивайтесь в партизанскую жизнь! Вам, я думаю, следует перевести дух... Вы страшно бледный. Еще наговоримся.
В глубине ущелья, в безветренной узости под заросшим орешником склоном, они сложили в кучу собранные сухие сучья. Костер действительно не дымил. Сучья превращались в душистый уголь. Хаким нанизал куски колбасы на ореховые прутья, полил из кружки родниковой, густо посоленной водой и подержал несколько минут, поворачивая вокруг оси, над углями. От ароматов и горного воздуха у Ефима закружилась голова, сладковато подташнивало...
"Только бы сердце не подвело", - подумал он и спросил:
- Колбаска-то свиная?
- Харам, - сказал Хаким. - Есть и другое... - И выудил флягу из рюкзака, с какими ходят в городе студенты.
Они пригубили спирт. Обжигая губы, Ефим едва осилил два ломтика колбасного шашлыка. Непреодолимая дрема обволакивала сознание. Он не пошевелился, когда Хаким Арсамаков вдруг поднялся на колени и, вытягивая шею, стал прислушиваться. Увидеть что-либо дальше десяти-пятнадцати шагов они не могли. Мешала дымка, загустевавшая между деревьями и кустами.
Из-за них и появилась, не таясь, шествовавшая на полусогнутых груда черно-серого тряпья с подобием человеческого лица.
- Только тихо, - громким шепотом донеслось по-русски сверху. Ефим поднял глаза и разглядел другую груду тряпья, из которой, словно жало, выставлялась снайперка с насаженным бруском глушителя. Стало ясно, почему первая груда особенно не сторожилась.
- Да мы без оружия, - сказал Нагоев.
- Зато со спиртом, - ответила верхняя груда тряпья и мягко шлепнулась возле костра, присев для амортизации почти до снега. Всю не покрытую волосяным покровом часть физиономии - лоб, щеки и нос - маскировала сажа. Кинг Конг так и остался сидеть орлом, выставив коленки в разброс от плечей. На голове под плохонькой солдатской каской просматривалась бейсболка козырьком назад.
Хаким перекинул ему флягу.
- Спасибо, браток, - сказал Кинг Конг и припал к живительному источнику.
Он пил, не сводя с Арсамакова и Шлайна водянистых глаз из-под опущенных век с белесыми ресницами. На замазанном сажей лице ничего не было, кроме узкой полоски губ и глаз - металлических кружков, отражавших свет без всякого признака тепла. Прекрасные снайперские глаза, помогающие мочить с километровой дистанции. Палец с синим ногтем, высовывавшийся из рваной вязаной перчатки на правой руке, цеплял спусковой крючок.
- Смотри не пальни, - предостерег Шлайн.
Два шанса оказаться расстрелянным в один и тот же день... Судьба перебарщивала.
- Раздевайся, чем болтать-то попусту, - сказала первая груда тряпья. Лицом она заросла до такой степени, что и сажей маскировать не потребовалось.
- Ты кто, Евтихиев? - спросил Шлайн, расстегивая молнии.
- Нет, я не он, обознался ты, плюгавый, - сказала копия с картинки "волосатого человека Евтихиева" в учебнике анатомии для восьмого класса средней школы, по которому Шлайн учился сто лет назад. - Тебе-то какая разница? Он, что, свидание тебе назначил здесь, этот Евтихий? Придет попозже... Хэ!
- Расписочку бы нужно...
Кинг Конг поперхнулся и, отставив флягу, оскалил в беззвучном смехе редкие желтые зубы. Стаж лесовика он, видимо, имел основательный. Когда приземлился ничто из амуниции на нем не звякнуло, говорил шепотом и смеялся тихо.
Евтихиев вытянул у него фляжку и сказал Хакиму Арсамакову:
- Хотел вас с папашей кончить, когда переоденемся в ваше... Не буду теперь... Вижу свои. Лечиться его ведешь? Ну, его здоровье и, как говорится, за удачное удаление аппендицита... Или грыжа? Чечены врачих, которые им геморрой лечат, даже не трахают из уважения. Тут у всех в горах геморрой. Башку прострелят, а кровянка из жопы капает... Ну, я обидеть не хотел!
- Да уж без обиды, - сказал Ефим Шлайн. - Свои, деревенские. Чего уж...
И, приметив, что Кинг Конг закусывает остатками его шашлыка, сказал:
- Кушайте на здоровье, у нас много!
Он с отвращением посмотрел на растянувшуюся в веселом оскале пасть Кинг Конга и груду грязной одежды Евтихиева, включая серые, никогда не стиранные кальсоны и почерневшую, с мокрыми разводами под мышками тельняшку, которые ему предстояло одеть.
Ефим вздрогнул, когда Евтихиев быстрым, неуловимым движением левой руки снял с него очки. В близоруком тумане Шлайн разглядел, что заросший опробовал на своих глазах стекла, помотал головой, будто ударился обо что-то лбом, и сказал:
- Ладно, возьми обратно, не пригодятся...
И кинул очки на груду своих гнусных обносков.
Слабенькая надежда, что хотя бы обувка не подойдет дезертирам размером, не оправдалась.
В своем кабинете Хаджи-Хизир Бисултанов проверял списки кандидатов на ежегодный священный хадж в Мекку, который организовывал и оплачивал финансовый имамат "Гуниб" по его, Бисултанова, инициативе. Он и сам трижды совершил в Саудовской Аравии хождение в белых одеждах в долину Арафат, где, оставшись наедине с совестью и Всевышним, вместе с другими мусульманами, белыми, желтыми и черными, молился о прощении грехов. Он по-хорошему завидовал тем, кто на этот раз ехал туда, хотя зависть и грех.
Молитвенно смежив веки, он словно воочию видел прекрасные шоссе, ныряющие в тоннели в форме луковок, длинные, на километры растянувшиеся улицы армоцементных подобий бедуинских палаток для паломников, расцвеченные огнями самые высокие в мире минареты, черный куб Каабы со священным камнем "Аль-хаджар аль-Асвад". Семь раз обойдут люди из его списка вокруг Каабы, семь раз пробегут между священными холмами Сафа и Марва, столько же раз, сколько потребовалось Хаджар, невольнице пророка Ибрагима, чтобы над изголовьем своего сына Исмаила увидеть ангела, указавшего гибнущим в пустыне от жажды священный источник Замзам...
Правоверным в Аравии Аллах даровал и другой источник - нефтяной. Как черпать из такого же в Чечне - пример есть, его оставил великий правитель Абу-Даби и самый богатый мусульманин Шахбут ибн-Султан, чье княжество совершило фантастический взлет к богатствам на нефтяных фонтанах. Груды золота! Толпы иностранцев! Стаи дельцов! Вместо близкого, растворенного в мареве горизонта пустыни - весь мир! Он, этот мир, а не нищую Россию с её казаками, танками, тупыми бюрократами и омоновцами, можно было бы увидеть и отсюда, из-за тесных гор Чечни... Эмир Абу-Даби складывал золотые бруски под кроватью. Смежная со спальней комната глинобитного дворца Шахбута ибн-Султана перед его кончиной была до отказа забитой крупными банкнотами разных стран, из которых крысы изгрызли купюр на два миллиона долларов.
