Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец

– - Еще мы далеки от успеха, любезные друзья,-- возразил Лжедимитрий.-- Что пользы в том, что меня признают тем, чем я есмь, когда оставят меня в бездействии предметом сожаления народного? Надобно пользоваться первыми порывами чувствований, и не дать простыть им. Время изглаживает все впечатления и погашает душевный пламень. Ты, любезный Меховецкий, отдал мне все свое имущество; князья Вишневецкие принесли большие жертвы; Ратомский и Свирский действуют усердно, но все это не поставило меня на такую степень, чтоб я мог состязаться с Годуновым. Мне надобно соединить участь многих знаменитых мужей в Польше с моею судьбою; надобно войти в кровный союз с республикою, чтоб она поддерживала меня, как своего члена. Я намерен просить руки панны Марины…

– - Дело это так важно, что надобно обдумать хорошенько,-- сказал Меховецкий.

– - Должно рассчитать пользы и невыгоды, взвесить все малейшие обстоятельства, чтоб вместо облегчения в предприятии не обременить себя,-- примолвил Бучинский.

– - Вы знаете, что воевода Мнишех соединен узами родства с знаменитейшими родами в Польше. Король любит его, как друга. Он имеет большое влияние на дворянство, как мы видели на последнем Сейме. Богатством никто не превосходит его: он может из запасных своих сокровищ выставить в поле 10000 войска, как он сам объявил это королю во время бунта Зборовского. Чего же более надобно? Ни один немецкий князь не мог бы доставить мне столько выгод своим союзом! Что же касается до характера воеводы, то природа нарочно создала его для меня. Тщеславен, честолюбив до крайности, он все принесет на жертву для блеска и славы. В удовлетворение его желанию я надаю ему столько почетных титулов, что он не упишет их на всех стенах своего замка! Впрочем, я не хочу никого обижать и за пожертвования награжу его землями и возвращу с лихвою деньги, употребленные на вооружение. Это последнее дело! Казна московская неисчерпаема. А панна Марина? Ну, что вы скажете?

– - Если воевода согласится помогать тебе всеми зависящими от него средствами, сокровищами и своим влиянием, то я согласен на этот союз,-- сказал Меховецкий.-- Что же касается до Марины, то правда, что она прекрасна, мила и умна, но слишком ветрена и легкомысленна, чтоб соблюдать приличия царицы Московской, которая должна быть первою затворницею в государстве. Впрочем, если ты и переменишь обычаи в Москве, то не думаю чтоб мог быть счастлив с нею в супружестве. Каждая полька привыкла быть окруженною толпою обожателей, ласкателей, слышать похвалы, нежности, любовные объяснения. Трудно будет ей отказаться от роли Венеры для роли Минервы.

– - Какая мне нужда до всех этих мелочей! -- воскликнул Лжедимитрий.-- Здесь дело идет о пользах государственных, а не об нежностях. Пусть Марина научает светской ловкости и волокитству моих бородатых придворных, я еще буду ей благодарен за это. Только чтоб она не была ревнива -- а прочее все прощу ей охотно. Любезные друзья! нет ничего несноснее и тягостнее, как излишняя любовь женщины. Я это испытал. А если к тому присоединится ревность -- это настоящий ад! Прочие страсти легче можно уравновесить, а ревность неизлечима, как нарост на сердце. Но довольно об этом. Итак, вы полагаете, что в политическом отношении брак мой полезен?

– - Да, если воевода захочет жертвовать всеми своими средствами, как я сказал прежде,-- примолвил Меховецкий.

– - Предоставьте это мне,-- возразил Лжедимитрий.-- В моих руках он будет самым гибким орудием. Я постигнул его совершенно. Итак, завтра же открываюсь Марине в любви моей!..

– - Помилуй, государь! -- воскликнул Бучинский.-- Ты только сегодня в первый раз увидел ее. Поверит ли она, поверят ли родители?

– - Сильные страсти зарождаются и вспыхивают в одно мгновение,-- возразил Лжедимитрий с улыбкою.-- Но разве не от меня зависит сказать ей что-нибудь такое, чем убеждают красавиц, что обыкновенно говорится при этих случаях. Вы еще новички в делах, господа советники мои и поверенные!

– - Высшая участь -- высшая и мудрость! -- примолвил Меховецкий.

– - Итак, ты, царевич, намерен остаться здесь некоторое время? -- спросил Бучинский.

– - Да, недели две, пока не уладим с воеводой и Мариною,-- отвечал Лжедимитрий.-- Я уверен, что она не откажет в любви царевичу Московскому, если б у него был нос на лбу и голова с пивной котел! В один день я проникнул душу панны Марины более, нежели ты, господин канцлер, зная ее от детства. Чем она легкомысленнее, тем лучше: я не люблю угрюмых или слишком нежных женщин. Сверх того, мне хотелось бы заманить с собою в Краков пана воеводу. Его присутствие в моей свите придало бы более важности появлению моему в столице Польши. Между тем, не прибудет ли кто из бояр русских? Признаюсь, из числа русских, которые теперь находятся при мне, нет ни одного, который был бы мне по сердцу. Хрипуновы весьма сомнительного характера, и я тем более не доверяю им, что из пяти братьев только двое ко мне явились. Сухачев человек простой и грубый. Ивана Борошина я знал еще в Москве; человек он неглупый, но слабодушный. Мне надобны громкие имена или железные сердца! Личное свидетельство хотя одного знатного русского вельможи было бы мне полезнее раболепства этой толпы беглецов, которые мне в тягость. Подкидные грамоты мои в Северской земле произведут свое действие. Кроме того, я писал к Ратомскому, чтоб он постарался хотя силою схватить какого-нибудь боярина и прислать ко мне. Дело кипит, и в две недели можно ожидать многого! Теперь оставьте меня одного, любезные друзья; мне надобно успокоиться и собраться с мыслями. Как смеркнется, приведите ко мне монахов, которые пришли сегодня, я хочу их допросить.

– ----

Когда подали свечи, Бучинский ввел в комнату Лжедимитрия двух монахов, находившихся под стражею, и оставил их одних.

– - Прощаю вам ваши сомнения на мой счет,-- сказал Лжедимитрий.-- Ты, Варлаам, хотя человек умный, но не имеешь столько твердости душевной, чтоб поверить бесстрашию царевича, который осмелился явиться в Москве в одежде монашеской среди врагов и смертельных опасностей. Тебе это казалось непостижимым. Ты почитал меня только посланником Димитрия Ивановича. О тебе, Мисаил, ни слова! Тебе все кажется мудреным и непонятным! Но как ты избавился от Хлопки?

– - Государь! -- сказал Мисаил,-- он нашел себе письменного слугу в Комарницкой волости и меня выгнал от себя без всякой награды. Я бежал в Киев и там встретился с Варлаамом. Из Киева мы перешли в Дер-манский монастырь, лежащий в поместьях князя Острож-ского, который, узнав, что мы вышли из России с монахом Григорием Отрепьевым, потребовал нас к себе в Киев и послал к тебе удостовериться, ты ли этот Отрепьев.

– - Где же вы нашли Леонида? -- спросил Лжедимитрий.

– - В Киеве,-- отвечал Варлаам.

– - Что он говорил вам обо мне?

– - Не смею скрыть истины пред законным моим государем,-- сказал Варлаам.-- Он говорил, что Россия не может быть счастливою, если ты, хотя и истинный сын Иоаннов, воссядешь на престоле, ибо сердце твое, по его словам, столь же жестоко, как и у твоего родителя. Он говорил много насчет твоего крутого нрава, называл тебя неблагодарным, но не подкрепил речей своих ни примером, ни доказательствами и в заключение сказал: "Если России и суждено еще терпеть, то пусть терпит от государя законного: тот, кого вы знали под именем Ива-ницкого и монаха Григорья -- есть сын Иоаннов".

Лжедимитрий вынул несколько горстей золота из ящика и, дав монахам, сказал:

– - Возвратитесь в Россию и славьте имя мое, законного вашего царя. Когда воссяду на престоле отцов моих, награжу вас по-царски и возвеличу превыше надежд ваших. Слов Леонида не открывайте: рассудок его иногда помрачается от горести. Он везде видит жестокость, где нет слабости, которой он был жертвою. Идите с миром и не бойтесь ничего. Провидение, хранящее меня, будет путеводить вас среди опасностей. Возглашайте о скором моем пришествии в Россию с любовью и милостью. Помните, что вы были первые мои сотрудники и что вас ждет первая награда, если пребудете мне верными!

Монахи удалились, а Лжедимитрий пошел в комнаты воеводы, где домашние его музыканты должны были играть концерт, а певчие петь стихи в честь Московского царевича.

ГЛАВА IV

После роскошного обеда, за которым Лжедимитрий был вежливее обыкновенного с Мариною и, подражая молодым полякам того времени, говорил в глаза ласкательства насчет ее ума и красоты, он, проводив супругу воеводы в залу, подал руку Марине и просил ее показать ему сад, примыкавший к дому. Свободное обращение обоих полов в Польше позволяло эти уединенные прогулки, особенно когда предложение сделано было явно, при родителях. Каждому было известно, что почетный гость, особенно холостой, не мог иначе обнаружить внимания к родителям, как оказанием необыкновенного уважения к их дочери. Волокитство и любезничанье с девицами почиталось тогда высшею утонченностью общежития. Молодые люди, сохраняя некоторые обычаи рыцарства, почитали обязанностью объявлять себя прислужниками избранной дамы в обществе. Из особенного предпочтения мужчины к женщине, из взаимных вежливостей никто не заключал о любви или будущем браке. Это почиталось игрою, занятием общества. Все удивлялись одному только, что Московский царевич, воспитанный в стенах монастырских, проведший жизнь в бедствиях, был так ловок и вежлив в обхождении с красавицами.