Евгений Салиас - Экзотики
— Какъ я рада! — воскликнула Эми. — Какъ я рада! Оказывается, что я не даромъ васъ любила и не вѣрила, что вы уродъ среди людей.
Рудокоповъ разсмѣялся, но вдругъ выговорилъ серьезно:
— А между тѣмъ, у насъ есть одинъ постоянный мотивъ для ссоръ. Да. Повѣрить трудно. Постоянный…
— Что вы? Какой?
— Я часто, почти каждый вечеръ, разсказываю что-нибудь Клэреттѣ, надѣясь, что такъ понемногу я воспитаю, разовью ее я сдѣлаю грамотной… Я пробовалъ давать правильные уроки. Невозможно. Ее начинаетъ будто ломать всю… Затѣмъ, она становится печальна… А затянется урокъ — то и больна… Ну, вотъ, я и придумалъ вечерніе простые, якобы, разговоры. Но каждый разъ, что я говорю, она глядитъ и думаетъ… Я спрашиваю — о чемъ? Она отвѣчаетъ: «Ни о чемъ»! Или отвѣчаетъ: «Такъ. Rien du tout»! Или: «Je ne sais pas»! Вѣдь, однако, думаетъ, же она о чемъ-нибудь…
И говоря это, Рудокоповъ взволновался, сталъ суровъ и сердито глянулъ на Клэретту.
— Je comprends! — воскликнула Клэретта. И она вдругъ поднялась съ мѣста, обошла столъ и, сѣвъ около Эми, сказала, тихо:
— Онъ сердится за это всегда… Вамъ я скажу… Ему я не могу сказать… Когда онъ по вечерамъ говоритъ, я всегда, внимательно слушаю, но не могу не думать о другомъ, о важномъ.
— О чемъ же? — спросила Эми.
— Вы ему не скажете? Даете слово?
— Даю.
— Когда мы такъ сидимъ, онъ говоритъ, а я слушаю, то всегда… Toujours, toujours, toujours… Je pense à la même chose.
— А quoi?
Клэретта нагнулась и тихо шепнула Эми на ухо:
— А ce que je l'aime…
И слезы появились у нея на главахъ.
— Что такое?! — вскрикнулъ Рудокоповъ. — О чемъ? Если это тайна, которую ты не можешь мнѣ сказать, то напрасно… Не надо ничего скрывать отъ мужа, отъ человѣка, котораго любишь…
Клэретта замотала головой.
— Отчего вы не хотите это ему сказать? — спросила Эми, изумляясь.
— Нельзя… Не надо… Это не говорится… просто въ разговорѣ. Да… А такъ — нѣтъ. Это надо беречь, въ себѣ… Я вамъ, сказала затѣмъ, чтобы вы его убѣдили только, что мои мысли не дурныя, чтобы онъ пересталъ сердиться, подозрѣвать… Но не говорите, что я сказала вамъ.
Эми обняла Клэретту и горячо расцѣловала.
— Вотъ видите, Адріанъ Николаевичъ, я цѣлую ее за эту ея вѣчную тайну. Стало быть, вы понимаете, что вы не имѣете права сердиться на нее… Мотивъ ссоры долженъ быть уничтоженъ. Слышите ли? Обѣщаете?
— Обѣщаю… — произнесъ Рудокоповъ, неудомѣвая, и развелъ, руками.- Femina sum et omnia humana а me aliena puto… — прибавилъ онъ.
— Это что такое? — воскликнула Эми. — По-испански вы заговорили.
— Нѣтъ, Любовь Борисовна. Это латинское изреченіе, но моего сочиненія. Мужчина судитъ все на свѣтѣ по-человѣчьи, а женщина судитъ все по-женски. Ну-съ, Любовь Борисовна, — разсмѣялся онъ весело. — Я предъ вами престранно исповѣдовался. Клэретта хотя коротко и на ухо, но, кажется, еще пуще моего исповѣдалась, сказавъ вамъ то, что она и мнѣ не хочетъ, якобы не можетъ, сказать… Ну-съ, теперь вашъ чередъ… Вы какъ?.. Кажется мнѣ, что пора вамъ меня простить за… за мое вмѣшательство въ вашъ англійскій романъ. Простите за это названіе.
— Я и прежде на васъ не пеняла и васъ мысленно не попрекала. Я вѣрю въ судьбу. Въ предопредѣленіе свыше… Вы это знаете…
— Но теперь?… Теперь вы счастливы?
Эми вспыхнула.
— Мнѣ тоже, Адріанъ Николаевичъ, совѣстно сказать. Совѣстно тоже, гдѣ и какъ нашла я мое счастье. Да. Я люблю Жоржа… Я его зову, какъ звали товарищи въ полку: «Егорушка». Это къ нему больше идетъ. Я люблю его много. И считаю, что такъ и должно было все быть, такъ все случиться…
— Ну и слава Богу. Онъ честный и добрый человѣкъ. А главное, онъ васъ обожаетъ. Вы должны его любить.
— Да. Именно. Я должна его любить, какъ жена мужа. Должна. Не законъ, а природа мнѣ это приказываетъ. Мнѣ нѣсколько трудно вамъ объяснить, какъ я его полюбила и люблю. Я вся его… Но потому, что онъ — весь мой. Я понемногу и недавно поняла и почувствовала простую вещь: что такое бракъ… Онъ одинъ, Егорушка, существуетъ для меня на свѣтѣ… Все остальное, всѣ остальные — это, для меня, ну, вотъ, что декорація на сценѣ. Она необходима для иллюзіи, но не для игры актеровъ. Она — дополненіе, безъ котораго можно и обойтись… Всѣ люди для меня будто не существуютъ. Только одинъ человѣкъ существуетъ. Онъ. И онъ на половину — я. Мы вмѣстѣ — міръ Божій. Все остальное — наша декорація Вотъ поэтому-то, Адріанъ Николаевичъ, я и не понимаю, что люди, мужчины и женщины, могутъ вступать въ бракъ два раза. Это безсмыслица. Любить можно два раза, причемъ, разумѣется, вторая любовь есть ясное доказательство, что первая была ошибкой и самообманомъ и никогда не существовала.
— Позвольте. А если первый бракъ былъ несчастный, а второй счастливый?
— Тогда первый оскверняетъ, второй мѣшаетъ ему быть таинствомъ. Это — несчастіе. Тогда не суждено узнать истинной любви, на свѣтѣ единой. Надо примиряться… Но принадлежать двумъ? Два раза въ жизни чувствовать, что я — онъ, а онъ — я… Это безсмыслица. Это противъ природы и законовъ Божескихъ. Это люди выдумали, и, значитъ, это ложь. Потеряй я завтра Егорушку и стань счастливой и любящей женой другого — я бы сочла себя не женщиной, не человѣкомъ, а животнымъ. Разумѣется, еслибы я знала… — Эми запнулась и продолжала:- еслибы я знала, что онъ тоже никогда не зналъ до меня ни одной женщины, то наша связь была бы для меня еще святѣе… Но что же дѣлать! Я утѣшаюсь тѣмъ, что таковъ свѣтъ, что тогда я его не знала, и онъ для меня не существовалъ, какъ и я для него… Жизнь его и жизнь моя начались не съ рожденія, я съ мгновенія, когда началась наша жизнь… Я такъ утѣшаю себя.
Эми просидѣла у друзей довольно долго.
Когда она стала собираться домой, говоря, что мужъ одинъ и ее ждетъ, Рудокоповъ, вдругъ сдѣлавшись серьезнымъ, вымолвилъ:
— Скажите мнѣ, Любовь Борисовна, вы хорошо знаете баронессу Герцлихъ и, кажется, любите?
— О, да… Она — добрая, хорошая женщина, и право мнѣ ее жаль. Грустная, тяжелая ея судьба. Она вышла замужъ за одного, любя другого…
— И затѣмъ… Она поступила такъ, какъ вы или, вотъ, Клэретта не поступили бы…
— Нѣтъ! Это клевета! Отчаянная клевета! Вы это говорите вслѣдствіе того, что случилось въ Баньерѣ? Вотъ дурная-то женщина, эта графиня Кора! Вы думаете тоже, что она сдѣлала скандалъ, якобы, мстя баронессѣ за Загурскаго?
— Такъ вы думаете, что баронъ не обманутъ?
— Никогда! — воскликнула Эми. — Я бы презирала ее, еслибы…
— Но вы можете не знать этого. Баронесса не сознается вамъ. А дѣла его, говорятъ, въ полномъ порядкѣ.
— Дѣла?… Навѣрное. Жену онъ не можетъ подозрѣвать. Онъ ее обожаетъ и знаетъ, что и она его любитъ… Можетъ быть, не такъ, какъ бы онъ хотѣлъ. Онъ ей первый, лучшій другъ… А ея сердце, правда, принадлежитъ этому красивому, элегантному, но противному человѣку… Что дѣлать?… Мнѣ онъ былъ всегда противенъ… А всѣ женщины отъ него съума сходятъ…
— Такъ вы мнѣ подтверждаете, что баронесса измѣнить мужу не могла.
— Никогда. Это въ Парижѣ пущенная клевета. Я знаю ее.
— Ну, а въ обществѣ всѣ вашего же, того же мнѣнія?
— Конечно… Она знаетъ Загурскаго уже года три, кажется. Она еще не была женой Герцлиха, когда знала его и была уже въ него влюблена. И тогда никто ничего не говорилъ. Всѣ ихъ считали простыми друзьями. А теперь, потому, что онъ разошелся съ графиней Корой, а эта сумасшедшая сдѣлала скандалъ въ Баньерѣ, сейчасъ нашлись злые языки, которые выдумали цѣлую исторію. Почему же прежде этого никто не говорилъ? Не забудьте, Адріанъ Николаевичъ, что у этого франта еще кромѣ графини былъ и есть постоянный другъ — одна красавица актриса, Діана д'Альбре. Егорушка знаетъ эту Діану и даже самъ увлекался ею здѣсь, въ Парижѣ, но только уже давно тому назадъ. Онъ говоритъ, что она — любовница Загурскаго, хотя вообще самаго легкаго поведенія и вообще женщина дурная.
И уже уходя, Эми крикнула весело:
— Стыдно. Грѣхъ. Малоуміе! Подозрѣвать все, всѣхъ, всегда! Бросьте!..
XXIII
Замокъ Кергареновъ, по имени «Trois Sources», ярко сіялъ въ огняхъ, видимый уже съ маленькой станціи желѣзной дороги, отъ которой онъ былъ въ верстѣ разстоянія.
Большой домъ старинной архитектуры, временъ Людовика XIII, съ двумя низкими, но широкими башнями по бокамъ, стоялъ на холмѣ, господствуя надъ равниной, гдѣ было селеніе и проходила желѣзная дорога, гремѣли и носились поѣзда. Съ противоположной стороны, за этимъ замкомъ съ пузатыми сѣрыми башнями и остроконечными крышами, разстилался огромный паркъ со столѣтними деревьями, съ трехсотъ-лѣтними гигантами-дубами и ведрами, а по серединѣ ихъ, недалеко отъ большой террасы дома, сверкалъ въ лучахъ полной луны большой прудъ или, вѣрнѣе, une pièce d'eau.
Это была, на сорока-саженномъ пространствѣ, какъ бы оригинальная, бѣлая лохань, полная воды по края. Прудъ, правильной, овальной формы, былъ обрамленъ бѣлыми каменными набережными или стѣнками, безъ огражденія, съ гладкой дорожкой по самому краю. На серединѣ пруда былъ островокъ съ вѣковымъ дубомъ и подъ нимъ бесѣдка съ круглой крышей на бѣлыхъ колоннахъ, свидѣтельствовавшая своимъ видомъ, что ей тоже больше ста лѣтъ.
