Константин Станюкович - Том 10. Рассказы и повести
Просительница бледнела.
Казалось, она не верила своим ушам.
Изумленная, она еще пристальнее глядела на адмирала.
Презрительное молчание и высокомерный вид просительницы еще более обозлили старика.
И он кричал точно на мичмана:
— Добились своего, сударыня. Дурак-лакей впустил, вы воспользовались его глупостью, и я принужден вас принять. Так что же вам от меня нужно? Прошу говорить короче!.. Какое может быть у вас экстренное дело, чтобы ворваться сюда?
Вместо того, чтобы заговорить о деле, Артемьева повернулась и пошла к двери.
Адмирал опешил.
Прошло несколько мгновений. Голос его значительно понизился, когда он проговорил:
— Вернитесь, госпожа Артемьева!..
Она остановилась у дверей и с блестевшими слезами на глазах произнесла:
— С меня довольно оскорблений, ваше высокопревосходительство.
По-видимому, только в эту минуту адмирал увидел, какою благородною правдивостью дышит печальное, негодующее и строгое лицо этой бледной брюнетки, изящной и красивой, и, казалось, сообразил, как грубо и оскорбительно кричал на просительницу.
И, приблизившись к ней, проговорил:
— Напрасно вы, сударыня, приняли так близко к сердцу мои слова.
— Напрасно? — изумленно и строго протянула Артемьева. И тихо, стараясь сдерживать себя, продолжала: — Вы, адмирал, верно, не помните, что говорили? Или вам кажется, что вы еще мало кричали и мало говорили оскорбительных слов, чтобы можно было их принять к сердцу… О, разумеется, сама виновата. Ведь я не рассчитывала на такой прием… Я думала…
— Вы могли бы пожаловать в часы приема! — перебил старик, словно бы оправдываясь.
И голос его стал мягче. И сам он не походил на высокомерного, грубого адмирала.
— Знала. Но мне было необходимо говорить с вами не при публике.
— Я принял бы вас отдельно и в министерстве. Поверьте, Софья Николаевна, что я не принимаю у себя на дому…
— Значит, я была введена в заблуждение… Мне говорили, что вы принимаете. Еще на днях графиня Штейгер…
Адмирал, пойманный во лжи, смутился.
Ведь он не отказывал просительницам поважнее и бывал с ними очень любезен.
И, вместо того, чтобы оборвать обличительницу, он почти виновато произнес:
— В очень редких случаях, Софья Николаевна…
— Так я надеялась на редкий, счастливый случай. Он был важен для меня. Мне с разных сторон говорили, что вы… добрый человек, и я поехала. Конечно, я знала, что вы бываете неразборчивы в выражениях с подчиненными. Вероятно, не сомневаетесь, что ни один из них не примет к сердцу слов человека, от которого зависит судьба… — с нескрываемою злою иронией вставила молодая женщина.
И, отдавшаяся властному чувству поруганного человеческого достоинства, грустная и скромная в смелости, она тихо и значительно, слегка вздрагивающим от сдерживаемого волнения голосом продолжала:
— Но смела ли я думать, что вы, заслуженный адмирал, станете кричать на женщину, как на матроса, и оскорблять ее, как не оскорбляют даже уличных женщин, уверенный, что можно делать все безнаказанно. Ведь я — жена капитана второго ранга Артемьева. А что если я вдруг урожденная княжна или графиня, ваше высокопревосходительство?
Подавленный, растерянный и словно бы забывший, что он всесилен, властен и не знает противоречий, адмирал почувствовал словно удары бича в этих, давно неслыханных им, смелых словах.
Оробевший и бессильный перед беспощадною правдой возмущенной и оскорбленной женщины, он не осмеливался остановить ее.
Что мог он сказать в оправдание своей оскорбительной грубости и бешеного крика?
Новым криком: «Убирайтесь вон!»
Но — странное дело! — теперь просительница, бросающая ему в глаза порицание, не только не возбуждает в адмирале большей злобы или мстительности мелкой душонки, а, напротив, вызывает в нем невольное уважение к смелости правдивой души, стыд перед нею и сознание своего позорного поступка.
Казалось, он был подсудимым перед строгим судьей-просительницей.
А она говорила:
— Извините, ваше высокопревосходительство, что осмелилась отнять у вас время. Я наказана за свое заблуждение… Покойный мой отец Нерешимов много помог ему, — он так хорошо вспоминал о своем прежнем капитане на «Кречете»… И я все-таки уверена, что ваш гнев за мои слова не отразится на муже. Вы этого не сделаете! — почти просила Артемьева.
Адмирал еще ниже опустил свою седую голову, словно не решался поднять своих выцветших смущенных глаз.
И молодая женщина почти мягко прибавила:
— Ведь мои слова были вызваны вами… И, быть может, когда ваше раздражение пройдет, вы убедитесь, что не все просительницы так выносливы, как ваши подчиненные. И… и вам будет стыдно.
С этими словами Артемьева хотела уйти.
Адмиралу уже было стыдно.
И стало еще стыднее оттого, что просительница, да еще дочь славного Нерешимова, его приятеля, который вышел в отставку, защищая свое человеческое достоинство, даже не желает говорить о своем деле.
«А ведь у бедняжки, верно, горе… Такие безнадежные глаза. И как похожа она на отца… Такая же… характерная…» — подумал адмирал.
И, взволнованный, испуганно воскликнул:
— Не уходите, Софья Николаевна!..
В голосе адмирала звучала мольба.
И виновато прибавил:
— Простите, если только можете, виноватого старика!..
Молодая женщина не ожидала такого впечатления ее смелых слов. Она не сомневалась, что после них дело ее потеряно и не стоило обращаться к адмиралу с просьбой.
И вдруг такая перемена!
Софья Николаевна была тронута. Она уж была готова если не оправдать грубого деспота-старика, то значительно уменьшить его вину. Теперь ей казалось, что она уж слишком резко обошлась с ним, словно бы забывая, что только благодаря этому адмирал почувствовал свое бессердечие и стыд.
Сама взволнованная и смущенная, молодая женщина промолвила:
— О, благодарю вас, Василий Васильич!
— Не вам благодарить, а мне… Вы проучили старика… Присядьте, Софья Николаевна… Вот сюда, на диван…
Она опустилась на диван. Адмирал сел напротив.
— Что в вами?.. Чем могу быть вам полезен, Софья Николаевна? — спросил он.
Казалось, спрашивал не сухой формалист-адмирал, а ласковый, учтивый, добрый отец, старавшийся загладить вину перед обиженною дочерью.
III— У меня к вам большая просьба, Василий Васильевич! — серьезно, значительно и тихо проговорила молодая женщина. И смущенно, краснея, прибавила: — Но только попрошу вас, чтобы она осталась между нами.
— Даю слово, что ни одна душа не узнает, Софья Николаевна.
— Прикажите назначить мужа в дальнее плавание. Я знаю, что освобождается место старшего офицера на «Воине». Муж имеет все права на такое назначение… Я прошу не протекции, а только напоминаю о праве.
Адмирал изумился.
Он припомнил, что муж просительницы, симпатичный, красивый блондин, еще два месяца тому назад отказался от блестящего назначения на Восток.
— Так, значит, ваш муж раздумал…
— Как раздумал?
— Он ссылался на семейные обстоятельства, когда я предлагал ему отвести миноносец в Тихий океан.
Кровь отлила от лица Артемьевой, и она решительно сказала:
— Он не хочет в плавание… Но ему необходимо идти… для его же пользы…
Адмирал пристально посмотрел на красивую женщину. Она перехватила этот взгляд, казалось ей, подозрительный, и, гордо приподнимая голову, строго промолвила:
— Я люблю мужа и семью… Оттого и прошу вас отправить его в плавание…
— Разве он?.. — сорвалось у адмирала.
— Он благородный, честный, деликатный человек! — с горячею страстностью воскликнула Софья Николаевна, словно бы вперед запрещая кому-нибудь сказать о муже что-нибудь дурное.
— Я знаю… Как же… И способный офицер…
— Еще бы!
— С удовольствием исполню вашу просьбу, Софья Николаевна…
— И скоро он уедет?
— А вы как хотите?..
— Как можно скорее.
— Ему будет приказано через три дня уехать к месту назначения.
— Благодарю вас, Василий Васильич!
Лицо Софьи Николаевны немного прояснилось, и она поднялась с дивана.
Адмирал крепко пожал ее руку, проводил молодую женщину до двери и, почтительно кланяясь, сказал:
— Дай вам бог счастья. Не поминайте лихом!
— Добром вспомню, Василий Васильич!
— И если я буду вам нужен… зайдите.
— Непременно. От часу до двух — в министерстве…
— И ко мне прошу.
— Разве в особо важном случае… Иначе не ворвусь…
В прихожей Никита, подавая просительнице накидку, весело промолвил:
— Вот барыня, и слава богу…
— Вам спасибо, большое спасибо! — сердечно ответила молодая женщина.
Она полезла было в карман, но Никита остановил ее словами:
