Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге
Полковник исполняет это; монарх спрашивает его, не принимая еще апелляцию: что значит сия бумага? – Челобитная на Сенат, – ответствует г-н Блеклой. – Но подписал ли определение Долгоруков? – вопрошает государь и услышав, что подписал, принял челобитную, прочел, велел принести к себе дело; рассмотрел, и найдя действительно его правым, призывает к себе Долгорукова, и спрашивает у него о сем деле. Тот ответствует, что Блеклой прав, а Зотов виноват. «Да как же ты подписал обвиняющее его определение? спрашивает его государь. Сильная рука Зотова превозмогла, говорит Князь; но ныне наступили святки, а он брата моего, по злобе на него, уже опоил, либо если б я обвинил его, была бы, может быть, и мне от него та же участь; а как ты, государь, заключает Князь, переделаешь и нас обвинишь, так не на кого будет ему и сердиться».
Правосудный однако же государь не был доволен сим извинением князя; он оправдав Блеклова, наложил на всех сенаторов знатный штраф, а князя оштрафовал пред другими вдвое, «из-за того, заключает государь сие решение свое, что он всех их умнее».[194]
54. Сего же князя совет касательно рекрутского набора монарх принимает с благодарностью
Великий Государь прислал в Сенат указ о новом наборе рекрутов; а так как набор сей случился прежде обыкновенного, то когда прочтен был сей указ в Сенате, то князь Долгоруков с негодованием сказал: «Долго ли быть сим разорительным народу и государству наборам?» – и по обыкновению своему в таких случаях, положил оный под сукно. Исправлявший тогда должность обер-прокурора, гвардии майор Иван Ильич Дмитриев-Мамонов– Большой, и все Сенаторы, говорят ему: как он осмеливается остановить исполнение указа самодержца своего? «Я знаю что делаю», – ответствует тот. Тотчас доносят обо всех словах и действиях его Монарху: и может быть с прибавлением ещё.
Великий Государь, хотя и был уверен в ревности сего Сенатора, но не мог не прогневаться на него за такую дерзость; он призывает его к себе, и выговаривает ему за то с досадою. «Государь! – ответствовал Князь; – ты отец подданных своих, так, неужели не чувствуете вы скорби и разорения их от так частых наборов рекрутских? Неужели не трогают вас слезы, рыдание и вопль отцов, детей и жен сих бедных людей при разлуке с ними? Неужели не чувствуете, сколько рук отнимается от земледелия? Ежели бы хорошенько подумали о сем, то бы конечно сыскали средство, по крайней мере на сей раз, обойтись и без сего набора.
Сколь ни должна была показаться такая речь Монарху огорчительною, но он не мог однако же не тронуться ею, и без досады сказал ему: «Какое же средство сыскать можно, обойтись без рекрутов, когда они к наполнению полков необходимо нужны?» «А вот какое, – ответствует Князь: – ты знаешь, Государь, сколько поныне находится рекрутов в бегах и кроются от страха наказания в лесах, из которых многие вдались в воровство и разбои; попробуйте простить их всех за побеги, и уверьте их, что буде они добровольно от публикования указа явятся через полгода; или как изволишь назначить срок, то никакого как им, так и укрывающим их не будет наказания. Я надеюсь, – заключил Князь, – что их явится столько, сколько тебе ныне надобно».
Монарх, выслушав сие, сказал: «Добро дядя, попробую поступить ныне по твоему; и увидим будет ли так, как ты предполагаешь.
В самом деле милостивый сей указ оправдал надежду княжью; и столько их явилось, что не было уже надобности в публиковании на этот раз о указа рекрутском наборе.[195]
Рассуждая о таковых противоречиях и спорах с самодержцем своим сего князя и многих других подобных ему сынов отечества, невозможно не ощутить, что великий государь отнюдь не думал, чтоб, заключения его были безошибочны, и чтоб не было других, более основательных.[196] Нельзя не ощутить, чтоб вниманием толь великих истин и соглашениями своими на оные, не изъявил он желания приучить всех открывать в себе искренние чувствования сердец своих, и говорил с собою таким же тоном. Мы видели обращения его с подданными и подданных с ним, сколь были оные искренни и просты, так что, кажется, все занимавшие важнейшие места, щеголяли и как бы гордились друг пред другом тем, чтоб спорить с государем и поставить на своем. Не служит ли сие отличием его от всех бывших до него государей, Великими названными?
Об Адриане, императоре римском, пишет Авл Геллий, (Афинские ночи, гл. 3), что он ненавидел всех, кои были ученее, или умнее его, и многие лишены были от него за то и самой жизни; столь же было опасно и спорить с ним. Его времени философ Фаворин говаривал, что для него три вещи удивительны:, 1) что, он будучи галлом, говорил по-гречески; 2) что, быв евнухом, обвиняем был в прелюбодеянии, и 3) что спорил с Адрианом, и не был лишен жизни. Но сколь же многих Адрианов представляет нам история!
55. Хитрость корыстолюбивых купцов голландских
Известно, скол малы были при Герое нашем государственные доходы; и что потому нередко его величество чувствовал нужду в деньгах. Из голландских купцов, к которым монарх был весьма благосклонно расположен, одна компания, ведая сию нужду, предложила его величеству, что может она доставить ему нового доходу, без всякого отягощения народа, в год до миллиона и более рублей. Государь, благосклонно выслушав предложение сие, желал знать источник того, из коего они почерпнуть могут такую прибыль; тогда купцы эти подали его величеству приготовленный уже им проект на письме, содержание которого было следующее:
I. Отдать им на откуп на десять лет сбор внутренней пошлины; а они за оное обязуются платить, сверх той суммы, какая из трехгодичной сложности выйдет, по 30 копеек на рубль, не прибавляя ни на какия вещи ни цены, с каковой берется пошлина, и не увеличивая оной; следовательно ни малейшей тягости не прибавится ни продающим, ни покупающим те вещи.
II. А за это требуют они, на такое же число годов, дать им право покупать самим из первых рук внутри всей России всякие продукты, произрастения и изделия; а ими привозимые всякие же товары продавать гуртом и в розницу всякому произвольною ценою. Из сих двух пунктов выводили они, сверх столь знатной прибавочной ими к пошлинным сборам суммы, еще и следующие выгоды: 1) что сею торговлею их увеличится торговля внутренняя, а следовательно и портовая пошлина; 2) что земледельцам подастся способ к размножению продуктов своих; 3) Россияне из ближайшего такового обращения с иностранцами переймут от них новые познания, особенно же купечество Российское, из коего многие служа у них приказчиками, узнают искусство вести правильную торговлю.
Монарх, прочитав проект сей, хотя и проник в скрытую их хитрость, однако же с благосклонностью отвечал, что он о сем подумает, и даст им знать волю свою. И так в тот же еще день, прибыв сам в Сенат, предложил проект тот гг. сенаторам, желая знать на оный их мнение, дав при том знать, что он имеет нужду в деньгах; А миллион рублей прибыли может нужду сию удовлетворить.
Господа сенаторы, по некоем рассуждении, признали оный полезным; но один из них, князь Яков Федорович Долгоруков, во все время рассуждения не говорил ни слова. Великий государь, заметив сие, сказал последнему: «А ты, дядя что же ничего не говоришь?» «Для того, – отвечает тот, – что я размышлял о коварстве предложивших этот проект, и уверен, что они дадут и по 50 копеек на рубль пошлиной, или больше, только б им прибрать в одни свои руки всю внутреннюю торговлю. Велите только призвать их в Сенат, и дайте мне волю поговорить с ними: то увидите, правду ль я говорю? Монарх охотно сие позволил; и как уже было поздно, то назначен к сему завтрашний день.
На сей день все господа сенаторы съехались ранее обыкновенного, и послали просить предложивших проект купцов в Сенат, по прибытии которых князь начал с ними говорить: что государь приемлет предложение их милостиво; но как сами они ведают, насколько его величество их жалует, любит и бережет как собственных своих детей, и для того надеется, что они конечно прибавят еще к З0 копейкам. Голландцы, желая будто бы показать, сколько они чувствуют милость его, прибавили первым словом еще по гривне; на увещание же князя и других сенаторов, по неким их оговоркам, что могут они остаться в убытке, согласились однако же наконец, поговоря между собою в другой комнате, прибавить и еще по гривне, то есть по полтине на рубль. Князь благодаря их за усердие, отпустил, обещаясь доложить того же еще дня обо всем Государю.
В самом деле князь из Сената поехал к его величеству; он представил ему, сколь охотно прибавку эту они учинили. «Но я уверяю вас, государь, – продолжал князь, – что они дадут и больше; но сколь сие разорительно будет твоим купцам и всему народу, то могут тебе яснее представить сами купцы твои; призовите их только их к себе, и поговорите с ними сами обо всем том.
Великий государь, поблагодарив князя, того же дня призвал лучших из них, в числе коих был и московской гость Евреинов[197], муж старый, почтенный и знающий торговлю, которого монарх довольно и знал. Его величество предложил им сей голландский проект, и потребовал на него их мнения. Купцы прочитав поглядывали друг на друга и молчали. Тогда Государь сказал помянутому Евреинову, назвав его по имени: «Что ж ты молчишь? тебе особливо надобно говорить, как старику, и как больше других знающему свое дело». «Всемилостивейший Государь! – ответствовал тот, я осмелюсь спросить у тебя: для армии твоей надобны ль тебе холст, шерсть и кожи? – Без сомнения! Хорошо: надобно ли тебе, Государь, еще, чтоб твои подданные от торговли богатели и оную в пользу государственную распространяли? – И то неотменно нужно, – ответствовал Государь. «А когда так, – сказал старик, – то я доношу тебе, если отдать всю внутреннюю русскую торговлю одним голландцам, то всё погибнет безвозвратно; они, яко люди весьма богатые, скупать будут все наши продукты и произрастения одни; и в 10 лет не только разорят купцов твоих, но и самых крестьян, унижая год от году цену оных; да и портовая торговля претерпит великой упадок: ибо что будут покупать другие иностранные купцы, когда у одних голландцев в руках все наши будут товары? А ты, Государь, ту прибыль, какую они тебе обещают, с лихвою назад им отдашь, покупая у них для армии твоей и холст и кожи и все нужное, а может быть и самой хлеб, такою ценою, какую они назначать. Что ж они бают, что могут научить нас порядочнее вести торговлю: то напротив они и то знание, какое мы уже имеем, у нас отнимут. Кто им велит научать нас тому, что навредить может собственной их пользе? Да и могут ли, – заключил Г. Евреинов, – успевать в таком случае какие-либо твои в рассуждении торговли и фабрик заведения, когда они все приберут в свои руки?
