Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова - Виктор Владимирович Голявкин
Конечно, принимая деньги от Лидии Михайловны, я чувствовал себя неловко, но всякий раз успокаивался тем, что это честный выигрыш. Я никогда не напрашивался на игру, Лидия Михайловна предлагала её сама. Отказываться я не смел. Мне казалось, что игра доставляет ей удовольствие, она веселела, смеялась, тормошила меня.
Знать бы нам, чем это всё кончится…
…Стоя друг против друга на коленях, мы заспорили о счёте. Перед тем тоже, кажется, о чём-то спорили.
– Пойми ты, голова садовая, – наползая на меня и размахивая руками, доказывала Лидия Михайловна, – зачем мне тебя обманывать? Я веду счёт, а не ты, я лучше знаю. Я трижды подряд проиграла, а перед тем была “чика”.
– “Чика” не считово.
– Почему это не считово?
Мы кричали, перебивая друг друга, когда до нас донесся удивлённый, если не сказать поражённый, но твёрдый, звенящий голос:
– Лидия Михайловна!
Мы замерли. В дверях стоял Василий Андреевич.
– Лидия Михайловна, что с вами? Что здесь происходит?
Лидия Михайловна медленно, очень медленно поднялась с колен, раскрасневшаяся и взлохмаченная, и, пригладив волосы, сказала:
– Я, Василий Андреевич, надеялась, что вы постучите, прежде чем входить сюда.
– Я стучал. Мне никто не ответил. Что здесь происходит? – объясните, пожалуйста. Я имею право знать как директор.
– Играем в “пристенок”, – спокойно ответила Лидия Михайловна.
– Вы играете на деньги с этим?.. – Василий Андреевич ткнул в меня пальцем, и я со страху пополз за перегородку, чтобы укрыться в комнате. – Играете с учеником?! Я правильно вас понял?
– Правильно.
– Ну, знаете… – Директор задыхался, ему не хватало воздуха. – Я теряюсь сразу назвать ваш поступок. Это преступление. Растление. Совращение. И ещё, ещё… Я двадцать лет работаю в школе, видывал всякое, но такое…
И он воздел над головой руки.
Через три дня Лидия Михайловна уехала. Накануне она встретила меня после школы и проводила до дому.
– Поеду к себе на Кубань, – сказала она, прощаясь. – А ты учись спокойно, никто тебя за этот дурацкий случай не тронет. Тут виновата я. Учись, – она потрепала меня по голове и ушла.
И больше я её никогда не видел.
Среди зимы, уже после январских каникул, мне пришла на школу по почте посылка. Когда я открыл ее, достав опять топор из-под лестницы, – аккуратными, плотными рядами в ней лежали трубочки макарон. А внизу в толстой ватной обёртке я нашёл три красных яблока.
Раньше я видел яблоки только на картинках, но догадался, что это они.
___________
☛ В названии и первом абзаце рассказа Валентина Распутина (1973) загаданы загадки и спрятаны ключи: не случайно же он начинается со слова “странно”. “Уроки французского” – не скрывается ли в этом словосочетании что-то большее, чем просто указание на сюжетную рамку? Какие уроки, помимо коррекции произношения, получил герой-рассказчик, голодный пятиклассник 1948 года? В разгадывании нуждается и вопрошающий зачин:
Странно: почему мы так же, как и перед родителями, всякий раз чувствуем свою вину перед учителями? И не за то вовсе, что было в школе, – нет, а за то, что сталось с нами после”. Где в распутинском сюжете искать эту вину, и в чём она?
Прежде чем перейти к выяснению смысла “уроков французского” и выявлению истоков вины главного героя, стоит спросить: а в каких условиях эти уроки были даны, каково состояние мира, в котором герой должен был их усвоить? Мало будет констатировать, что в рассказе речь идёт о трудных временах, когда крестьянским детям грозит голод, в деревне почти не ходят деньги и только в райцентре есть возможность хоть как-то учиться. Ситуация ещё мрачнее: подростку, вброшенному в чуждую среду, кажется, неоткуда ждать помощи: приютившие его городские знакомые воруют у него же последний кусок, мальчишеские игры непременно должны обернуться насилием, принятые подростками правила – вероломством, а школьное начальство готово довершить боль и унижение моральной пыткой: “Что тебя побудило заниматься этим грязным делом?”
Общее чувство безнадёжности усиливается нагнетанием деталей. Нечто зловещее есть в пейзажном фоне: “чёрная крапива”, “с отвисшими ядовитыми гроздьями семян”, кучи мусора в старой свалке. Давление военизированной системы утрировано в портретной фокусировке; по линии гоголевского гротеска, здесь мундир отделяется от человека: “наглухо застёгнутый, оттопыривающийся тёмный френч двигается самостоятельно чуть поперёд директора”.
Знаки этого мира – по ту сторону этики. У сильного парня здесь “злые, прищуренные глаза” хищника, у слабого – “моргающие глазёнки” предателя; у честного – “старый, застиранный пиджачишко на обвислых плечах”, у бессовестного – “красивая толстая куртка с замком”. У нуждающегося в товарищеской поддержке здесь нет ни одного шанса, скорее, действует обратный порядок вещей: если двое бьют одного, то подмога придёт к бьющим (“Кто-то третий, маленький и злобный, пинал меня по ногам, потом они почти сплошь покрылись синяками”). Чему учит героя школьная среда? Народной справедливости: “Хлюзда на правду наведёт”? Нет, простым и ясным законам зла – зависти, подлости, враждебности к ближнему:
…никогда и никому ещё не прощалось, если в своём деле он вырывается вперёд <…> Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других он выскочка, и больше всех ненавидит его тот, кто идёт за ним следом. Эту науку мне пришлось в ту осень постигнуть на собственной шкуре.
В этих условиях мальчику, казалось бы, уготована страдательная роль – униженного и оскорблённого; вместо этого, однако, по ходу повествования он всё более проявляет себя в активном сопротивлении: чем сильнее давление враждебных обстоятельств, тем крепче закал его как положительного героя. Соблазн вернуться в деревню, при всём отчаянье, он преодолевает – слишком крепки в нём гордость самостояния и чувство ответственности. Далее: как ни мучают его, одиннадцатилетнего ребёнка, неотступная тоска и непреодолимый голод, главный герой не может позволить себе хоть одного невыученного урока и учится почти только на “отлично”. Достоинства героя не исчерпываются одними волей и упорством. В нём есть добрый запас здравого смысла, острота верного расчёта, своя мера ловкости и смекалки; если он возьмётся за что-то всерьёз, то добьётся желаемого непременно: бросая камни в трудную цель, достигнет результата “десять из десяти”, секреты “чики” и “пристенка” освоит быстро и доведёт до совершенства – и так, мы верим, будет с любым нужным крестьянскому сыну навыком. Он чем-то похож на другого юного страдальца русской литературы – Ваньку Жукова, только сноровистее и крепче, и так же, как в чеховском рассказе, есть убеждённость, что этот мальчишка в жизни не пропадёт.
Но ведь положительному герою недостаточно, при всей трудности задач и мальчишеской доблести, лишь ресурсов
