Я мог бы остаться здесь навсегда - Ханна Гальперин
– Чарли, – пояснила я. – У которого были проблемы с наркотиками.
– Передозировка? – нахмурился папа.
Я кивнула.
– Как жаль. – Он покачал головой. А потом, подумав, спросил: – Ты в порядке?
Видимо, только сейчас сообразил, что это могло меня ранить.
– Мне очень грустно, – ответила я.
– Ясное дело. Такая трагедия.
На похороны меня не пригласили, некролог тоже так и не появился. Я нашла лишь заметку в новостях Мэдисона. Там говорилось, что 8 февраля Чарли Нельсон был найден мертвым в своей машине на парковке китайского ресторана в восточной части города. Вскрытие показало, что причиной смерти стала передозировка «Фентанилом».
Ценная и в то же время мучительная информация. Я часто перечитывала эту заметку, особенно по ночам. И никак не могла отделаться от картинки – Чарли сидит на водительском сиденье машины, в которой так часто возил меня.
Через неделю после того, как узнала о его смерти, я написала Фэй. Долго думала, что сказать. Понятно, она могла и не ответить или резко меня отбрить. В конце концов, не исключено было, что она меня ненавидит или, хуже того, винит в случившемся. Однако она ответила в тот же день, как всегда приветливо и тепло.
Лея, спасибо, что написала. Позвоню, когда станет полегче. Люблю тебя, милая.
Она так и не позвонила. Я же позже написала ей, что в октябре буду в Мэдисоне и, если у нее есть желание, с радостью встретилась бы.
Конечно! – ответила она и поставила смайлик-сердечко.
Окончательно до меня дошло, когда я ехала из Милуоки в Мэдисон. Автобус отошел от терминала, и, выглянув в тонированное окно, я увидела машину с висконсинским номером – на нем красными с оранжевым и зеленым буквами было выведено «Висконсин», а рядом, чуть мельче, – «Молочная ферма Америки». На глаза навернулись слезы. Я вдруг впервые поняла, что Чарли больше нет. В это невозможно было поверить.
Вытащив телефон, я нашла нашу старую переписку.
Я скучаю.
Нажала «отправить», сообщение переместилось из нижней строчки вверх, к нашим диалогам. Я уставилась в экран и принялась умолять: «Чарли, пожалуйста, ответь что-нибудь». С минуту я и правда надеялась увидеть новое сообщение. Потом убрала телефон, прижалась лицом к стеклу и стала разглядывать проносящиеся мимо машины, кукурузные поля, билборды, наливающееся сумеречным багрянцем октябрьское небо. Лицо раскраснелось от слез.
В Джейнсвилле, где я пересаживалась на другой автобус, меня вдруг посетила ужасная мысль: а отец Чарли вообще знает, что он умер?
Пока я ждала нового рейса, меня снова словно током ударило. Холод здесь, на Среднем Западе, ощущался иначе, чем на Восточном побережье. Резкий, суровый, безжалостный. В особо морозные дни можно меньше чем за пять минут получить обморожение. На остановке кто-то курил, и запах дыма в смеси с воздухом Висконсина меня доконал. Казалось, меня сейчас на куски разорвет от тоски по Чарли. Я бы все отдала, лишь бы обнять его.
В Мэдисон мы добрались уже в темноте. Впереди светилось белое здание Капитолия. Казалось, тут ничего не изменилось – те же улицы, поросшие травой обочины, облупленные дома с просторными верандами. Диваны на террасах. Индустриальные офисные здания из кирпича и песчаника. Знакомые высокие деревья вдоль Ист-Уош. Указатели больше, чем у нас, и шрифт на них более округлый – «Ингерсолл», «Бреарли», «Патерсон», «Ливингстон». Вернуться сюда было все равно что снова услышать старую знакомую песню – сразу нахлынули воспоминания. Я узнавала каждый уголок. На Бреарли жил Роан, а Дэвид – на Блаунт, в паре кварталов отсюда, а если свернуть на Патерсон, попадешь на Ист-Джонсон, где стоит Государственная библиотека. Правее от нее – апартаменты Норрис-корт. Только Чарли там больше нет.
Я сняла номер с завтраком на Горхэм, в квартале от моего прежнего жилья. Окно в комнате выходило на озеро Мендота, и, проснувшись утром, я распахнула его, чтобы впустить в комнату октябрьский воздух. Озеро в то утро отливало нежно-голубым, трудно было различить, где заканчивается вода и начинается небо.
Я приняла душ и долго выбирала, что надеть. Джинсы, свитер с высоким горлом. Слегка накрасилась. Хотелось предстать перед Фэй красивой. Может, более зрелой, но все же именно той девушкой, которую она когда-то знала.
Я вызвала такси и набрала в приложении адрес Нельсонов. Фэй просила приехать в девять тридцать, и я не знала, чего ожидать. Одна она меня встретит или там будет вся семья? Сильно ли она изменилась? Будет ли плакать? Что вообще можно сказать матери, потерявшей сына?
Я ждала такси и понимала, что меня бьет дрожь. Жизнь меня к такому не готовила. Впервые в жизни я разозлилась, не понимая на что. Не хотелось, чтобы в такой момент меня вез водитель, которого я никогда раньше не видела. Чарли сам должен был меня забрать. Так уж у нас повелось. Горе навалилось на меня с новой силой.
Через несколько минут на серебристом «Ниссане» подъехал Джеффри, таксист.
– Лея? – спросил он, опустив стекло.
– Ага, – улыбнулась я.
Залезла на заднее сиденье. В машине пахло жвачкой и дешевым одеколоном.
– В Сан-Прейри собрались?
– Ага, в Сан-Прейри.
– Ясненько.
Он подождал, пока я пристегнусь, и нажал на газ.
Мы проехали через милый университетский городок, который я так хорошо знала, – с запада на восток, мимо кампуса. Миновали «Мемориал Юнион», Висконсинское Историческое Общество, «Юнион Саус». Выехали на шоссе и помчались в сторону Сан-Прейри. Я заплакала, но водитель то ли не заметил, то ли сделал вид, что не замечает. Платка у меня с собой не было, и слезы просто стекали по щекам и подбородку в шарф. Мы съехали с шоссе в пригородные, более зеленые кварталы. На фоне лазурного неба пылала рыжая и золотая листва. Чем ближе мы подъезжали к дому Чарли, тем горше я плакала. Как же больно!
Дом совсем не изменился. Идеальный газон, на подъездной дорожке два одинаковых автомобиля – Пола и Фэй. Все точно как у соседей.
– Здесь? – весело спросил Джеффри, будто я не рыдала последние полчаса у него на заднем сиденье.
Я кивнула, но не могла заставить себя пошевелиться. При виде дома у меня началась паническая атака.
– Мисс, у вас там все в порядке? – обернулся ко мне Джеффри.
Он оказался мужчиной средних лет с редеющими рыжими волосами, рябыми щеками и добрыми слезящимися глазами.
– Простите, просто я
