Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов
— Только, дорогой Барнаво, ты должен увезти моих дам куда-нибудь подальше от Парижа, — таинственно шепнул Жюль. — Ровно в полдень с ипподрома поднимется шар Надара; в корзине вместе с моим другом будет…
— Давай бог, мой мальчик, — дрожащим голосом проговорил Барнаво, осеняя себя крестным знамением. — Только куда же мне прикажете ехать? От воздушного шара не спрячешься…
— Мои дамы и знать не будут, что в корзине вместе с Надаром нахожусь я, — сказал Жюль. — С земли меня не увидят!
— Оно так, — согласился Барнаво, — но завтра об этом весь Париж узнает из газет.
— Пусть, я даже хочу этого, Барнаво, но… это будет завтра. Я успею покататься по воздуху!
— В следующий раз возьмите меня, — просящим тоном проговорил Барнаво. — Я хочу собственными руками пощупать тот потолок, что над нами. Постучать туда, понимаете?
…Дул сильный ветер. Воздушный шар, едва отпустили канаты, взял направление на север, поднявшись выше тысячи метров над землей. Жюль обозревал в подзорную трубу волшебные виды, открывшиеся перед глазами. Внезапно ветер переменился и шар понесло на восток.
— Безмозглое изобретение, — сказал Жюль. — Без руля и без ветрил — плохо. Надо придумать такую машину, которая полетит туда, куда вам хочется.
— Сейчас я все направлю, — пообещал Надар, возясь с какими-то инструментами. — Мой шар доставит вас куда вам будет угодно.
— На необитаемый остров на Тихом океане, — заказал Жюль.
— Пожалуйста, — хвастливо произнес Надар.
Он принялся мудрить, вертеть и проклинать какие-то клапаны. Жюль тем временем наблюдал за тем, как шар медленно, но неуклонно и верно тянуло к земле. Минут пять назад только в трубу можно было видеть человека, чинившего мост через какую-то речушку, а вот сейчас человек этот виден и без помощи трубы: он оставил работу, поднял голову и смотрит на воздушный шар и его эволюции. Спустя еще пять минут шар стремительно полетел вниз. Надар встревожился.
— А я совсем забыл о духовном завещании, — сказал Жюль. — Знаете что, Надар, когда ваша тележка спустится еще пониже, я прыгну на землю. Как жаль, что я не взял свой дождевой зонт! Вам это не приходило в голову, мой друг?
Надар ничего не ответил. Он был бледен. Встревожился и Жюль. Париж остался справа. Воздушный шар летел параллельно земле на высоте не выше сорока метров. Взрослые и мальчишки бежали за ним, размахивая руками.
— Что я скажу Барнаво, когда он спросит меня про потолок! — воскликнул Жюль. — Послушайте, Надар, ваша подзорная труба полетела вниз!
— Черт с нею, подумаем о себе, — отрывисто произнес Надар. — Держитесь! Сейчас я попробую зацепиться за деревья. У нас есть все возможности обнять наших близких. Видите рощу? Я держу на нее. Согните ноги в коленях! Крепче держитесь за борт! Подайтесь вперед!
Немедленно после этой команды Жюль почувствовал сильный толчок в грудь, затем корзина завертелась, подобно карусели, и плавно опустилась. Жюлю казалось, что глаза его вылезают из орбит. В ушах звенело.
— Поздравляю с благополучным прибытием, — иронически проговорил Надар, вылезая из корзины. — Где мы? — спросил он у кого-то из толпы, окружившей аэронавтов.
— Фонтенбло! — ответили Надару. — Скажите, пожалуйста, а вы полетите еще раз?
Через четыре часа Жюль в наемном экипаже прибыл домой. Ни Барнаво, ни дам еще не было, они возвратились с прогулки в семь вечера. Онорина сообщила о страшной катастрофе с каким-то воздушным шаром.
— Я боюсь, не с Надаром ли несчастье… — сказала она мужу.
— Нет, это не с Надаром, — уверенно произнес Барнаво, оглядывая Жюля с головы до ног. — Это с кем-то другим… И, насколько мне известно, Надар в полном здравии.
— Относительно потолка ничем не могу тебя утешить, — сказал на следующий день Жюль Барнаво. — Не могу утешить в том смысле, что у меня не было возможности постучать в этот потолок…
И откровенно признался жене и Барнаво в своей «воздушной проделке». И в тот же день приступил к работе, намереваясь написать историю воздухоплавания. Для подобной книги материала было в изобилии — от Икара до полетов друга Жюля Верна. Длинный список необходимых пособий Жюль получил в Национальной библиотеке. Снабжал материалом и Надар, — ему посвящалась начатая Жюлем история воздухоплавания. Обещал свою помощь Корманвиль (он на два года уезжал в Россию: крупное техническое объединение и вместе с ним судостроительный завод командировали его в Петербург).
В мае 1862 года Жюль поставил точку на последней, сто семьдесят шестой странице. В каждой странице сорок две строки.
Получилась солидная рукопись.
— Исполни мою просьбу, — обратился Жюль к жене. — Сядь вот сюда, я сяду здесь. Я буду читать, ты слушай. Понравится — скажи. Не понравится — не молчи.
— Мне не нравится твой вид, — сказала жена. — Ты опять похудел, оброс бородой. Неужели ты всерьез решил носить бороду?
— Мне тридцать четыре года, — ответил Жюль. — У меня две дочери и сын. Борода — это солидность, борода, как где-то сказал Бальзак, — это свидетельство длительного прощания с прошлым, а прошлое мое — всего лишь минувшее, в нем мало действия и совсем ничего по части воспоминаний. Вот эта рукопись… — Он прикрыл рукою страницы своей истории воздухоплавания, — представляет собою претензию мою на то, чтобы получить право на имя Жюля Верна, французского писателя. Слушай.
Он читал три часа и пятьдесят минут. Онорина слушала внимательно первые шестьдесят минут, потом задремала. Она очнулась, когда муж дочитывал шестую главу. Онорина улыбнулась и громко произнесла: «Мой бог!» — желая этим показать всю свою заинтересованность. Ее муж читал с увлечением непомерным, отчего самые скучные страницы становились оживленными, подобно тому, как серая, безрадостная равнина вдруг преображается, когда солнечный луч коснется ее ничем не радующей поверхности. Кое-что, очень немногое, Онорине понравилось, но вся история (Жюль осмелился прочесть всю) показалась сырой, недоработанной, скучной, лишенной блеска и жизни.
Жюль читал заключительные фразы.
«Такова история завоевания воздуха человеком, гением его ума, силы и воображения. Пожелаем же себе самим еще большей веры в то, что только разум и знания завоюют природу, превратят ее в послушное дитя, счастливое и благодарное потому, что ее горячо любят и только поэтому требуют от нее так много, вплоть до открытия самых сокровенных тайн…»
— Устал! Воображаю, как устала ты! Ну, слушаю твою критику…
— Правду, Жюль?
Он вскочил с дивана. Он уже понял, какова будет критика.
— Так вот… Ты, кажется, не заметил, что я на середине чтения уснула. Это случилось по твоей вине…
— Значит, плохо?
Онорина обняла его и заплакала.
— Может быть, и наверное, я ничего не понимаю, ты мне не верь, дорогой
