Когда Нина знала - Давид Гроссман
Надзирательница веселится: скоро она выйдет отсюда домой. Выучится на портниху и выйдет замуж. У нее уже есть жених, который ждет ее в деревне. Толстоват, но парень хороший и с толковой специальностью – бондарь. У них будет пятеро детей. Вера ее слушает. Красивые звуки. Она вся обратилась в слух: не может быть, чтобы надзирательница так с ней разговаривала. Вере бы лучше, чтобы помолчала, чтобы даже не обращала на нее внимания. Чтобы какая мысль случайно не выскочила у нее изо рта.
Когда они поднялись на вершину, молодуха радостно расхохоталась при виде огромного моря и открытых просторов, и от звуков ее голоса у Веры перехватило дыхание.
«Как девчонка», – подумала Вера.
«Пошли, шкура, посмотрим, – говорит надзирательница почти ласково, – ты уже знаешь, где утром стоять?»
Вера кивает, показывает на свои глаза. Девчонка хохочет: «Забыла! Вот же я тупица. Стой тут. Сейчас не шевелиться!»
«Начальница, – шепотом спрашивает Вера, – зачем я здесь?»
«Что зачем?» – спрашивает надзирательница и бьет ее в грудь, но не сильно. Просто по долгу службы.
«Что здесь со мной делают? Что я здесь делаю?»
Молчание. Теперь уж точно перешла все границы.
«А тебе что, не сказали?»
«Нет».
«Никто не сказал?»
«Нет».
Та изумленно хохочет. Можно представить себе, какие у нее крепкие белые зубы и красные десны.
«Так с чего мне-то тебе говорить?»
Вера идет ва-банк: «Потому что ты человек».
Она слышит, как на мгновение прервалось девчонкино дыхание. Словно твой младенец перед тем, как внезапно зайдется плачем. В этой девушке есть что-то, что в Голи-Отоке почти невероятно. «Понимаешь… это не… мне нельзя… – И потом быстро, шепотом Вере на ухо: —Тут есть растение начальницы Марьи, знаешь, да?»
«Нет».
«Даже этого тебе не сказали?»
«Нет».
«Начальница Марья привезла его из своего дома».
«Из дома?» Вере в голову не приходило, что начальница Марья, она из какого-то дома. От этого просто сносит крышу. И что значит растение? Что здесь делает растение?
«Она из какой-то деревни возле Риеки».
«Но зачем?»
«Что зачем? Чтобы выросло».
«Кто?»
«Растение. Ее саженец».
«Не понимаю», – в отчаянии бормочет Вера.
«Здесь ничего не растет, верно?» – произносит девушка то, что Вера и так знает. В голых валунах ни один саженец не может пустить корни.
Она слышит, как открывается пробка фляжки. Вода льется в изобилии. Брызги летят с земли на ее руки. Она жадно их слизывает, знает, что эта надзирательница не станет больно избивать.
«Оно большое?»
«Кто?»
«Растение».
«И вопросы же у тебя… хватит, заткнись, шкура». Вера представляет себе, как молодое лицо надзирательницы кривится от раскаяния, что по доброте душевной язык распустила.
«Пожалуйста, начальница, только это мне скажите, я обязана знать».
«Да малюсенькое оно, – бурчит надзирательница. – Я тебе чайной ложкой глаза вытащу, если кому расскажешь про то, что говорили. – И хохочет: – Ладно. Глаз у тебя так и так уже нет. А теперь не шевелись, выполняй свою работу как положено и заткнись, поняла меня?»
«Но что у меня за работа?»
Девчонка удаляется. Вера даже не ждет, пока ее шаги затихнут вдали, и спешит быстренько наклониться. От запаха голова идет кругом. Мокрая, богатая земля, земля из другого мира. Она не осмеливается воткнуть в эту землю пальцы, помешать ее, в ней поваляться. Она тут же выпрямляется, напуганная и счастливая. Вытягивает руки. Кто думал, что может быть такой голод на земле? Она слышит собственный смех. Как давно не слышала этот звук.
Здесь есть маленькое растеньице. Эта мысль так радует и волнует ее, будто ей положили в руки ребенка.
Ночью к ней на нары протиснулась какая-то женщина. Вера пробудилась от ужаса. Видимо, пришли ее забирать. Допрос или что-нибудь и похуже. Женщина, приложив ей руку ко рту, велит ей молчать и шепчет: «Я знаю, что ты делаешь наверху, на горе».
«Ты кто?»
«Неважно. Не ори».
«Откуда ты знаешь?»
«Надзирательницы говорили. Там есть какое-то растение, верно? Саженец? Что-то Марьино?»
Вера молчит. Она не сомневается, что эта баба – доносчица. Из тех, кто хочет ее запутать и получить несколько баллов для реабилитации.
«Вали отсюда! – шипит Вера. – Я сейчас закричу».
А та быстро шепчет ей на ухо: «Когда я прибыла на остров и меня прогоняли между двумя рядами, вы единственная, кто в меня не плюнул».
Вера связывает голос с лицом и фигурой. Женщина высокая, по виду аристократка, худая как щепка, с глазами синими, безумными и устрашающими. Она пробегала между рядами, прижимая к груди какой-то закругленный музыкальный инструмент, судя по всему, мандолину. Все видели, что она пытается защитить этот инструмент, и это почему-то распаляло их еще сильней. Они били ее, пока она не выронила мандолину, лягали ее ногами и колошматили. Вера тогда получила хлыстом по полной за то, что только делала вид, что избивает эту женщину.
«Она пригрела себе там место, – шепчет женщина ей на ухо. – Марья устроила там частный бордель с видом на море. Приводит туда по ночам девиц».
Эта беседа могла обойтись в сорок хлыстов. После сорока хлыстов никто не выходил живым или в своем уме.
«И сказала, мол, хочет, чтобы у нее там перед глазами было немного зелени».
Вера не понимает. «Ночью?»
«А почему бы и нет? Или, может, от него приятный запах? Вы нюхали?» Глубокое дыхание, теплый пар на ее ухе. Женщина вздыхает. Верино тело немножко расслабляется. В этом вздохе – забытое ощущение гостиной. Женщина шепчет: «Гольдман. Профессор музыкологии, Эрика Гольдман, очень приятно».
Вере до смерти хочется сказать, что и ей очень приятно. Подержать на языке слова вежливости. Она молчит.
«Как только я услышала, что на острове есть растение, – говорит новая женщина, – мне сразу как-то полегчало. Будто появилась надежда, что мы отсюда выберемся».
Вера пытается понять, что она слышит. Произнесенные женщиной слова не всегда складываются в понятное предложение. После проведенных на горе недель трудно вести логичный разговор. Логика – это вообще дело требовательное, изнурительное. Нужно приводить цепочку фактов, чтобы они следовали в определенном порядке. Вера поворачивается к ней лицом, ищет ее ухо.
«Но что я-то там делаю?»
Снова танцы лиц, ей нужно отвернуть лицо к стене, чтобы та могла шепнуть ей на ухо: «Вам не сказали?»
«Нет».
Кто-то в конце барака, на койке возле параши, плачет во сне. Обещает, что это
