Александр Красницкий - Рюрик-викинг (сборник)
Зыбата понимал все это, да и старый пресвитер, у которого он жил эти дни, не раз говорил ему, что в данном случае Владимир поступает чересчур великодушно. Теперь, стоя в гуще толпы, Зыбата с любопытством присматривался к лицам, собиравшимся у Детинца людей, и прислушивался к раздававшимся вокруг него разговорам. Некоторых в толпе он знал. Но теперь Зыбату никто не узнавал, быть может, потому, что он снял с себя ратные воинские доспехи и был одет, как все киевляне.
– Ой, боязно, как бы не примирился Владимир с Ярополком, – слышал Зыбата, – добр Владимир и сердцем мягок; примирятся братья, и все пойдет по-старому.
– Не бывать этому, – горячо воскликнул другой, – скорее Днепр вспять пойдет, чем будет так. Не желаем Ярополка.
– Кто его желает? На Владимира поглядеть да потом на Ярополка – что небо и земля. Ярополк-то и толстый, и слюнявый, и пыхтит, как лошадь опоенная, а Владимир-то словно солнце красное.
Последние слова услыхали многие киевляне.
– Солнце красное, солнце красное, – полился по толпе переливами рокот, – солнце, солнышко красное!
И вдруг все разом стихли. Толпа, за мгновение до того оживленная, радостно шумевшая, замолчала. Воцарилась мертвая тишина, люди раздвигались, очищая путь к воротам Детинца.
– Ярополк, – как-то сумрачно раздалось в толпе. Показалось несколько верховых, впереди ехали новгородские дружинники, потом варяги, а за ними видна была колымага, грузно катившаяся по неровной почве, дальше следовало еще несколько варягов.
– В колымаге-то Ярополк с Блудом, – услыхал около себя Зыбата. – Ишь ты, прячется, на народ киевский взглянуть совестно, а Нонне-арконца не видать.
– Где же увидишь? Он ведь при Владимире.
– Чего там; его и в Киеве, и в Ярополковом стану видели.
– Ну, приехали все теперь. Теперь Владимира ждать будем.
У Зыбаты стало невыразимо тяжело на сердце: ни один клич, ни одно приветствие не встретило недавнего еще владыку Приднепровья; он вступил в свой стольный город всеми отверженный.
«Вот оно, величие, вот она, слава земная! – шептал про себя Зыбата. – Неужели же живет человек и возносится лишь для того, чтобы с высоты упасть в бездну?»
Кровавое дело
Кто-то слегка тронул Зыбату за плечо. Он быстро обернулся и увидел позади себя варяжского воина Феодора, бывшего на этот раз тоже без доспехов и тоже в простом киевском платье; около него стоял подросток с нежными чертами лица и задумчивым взглядом больших серых глаз. Зыбата понял, что это был сын Феодора Иоанн.
– Ой, Зыбатушка, – заговорил варяг, – как будто совсем не приходится хорошего ожидать, как будто дурное что-то надвигается, и такое дурное, что сердце замирает, как подумаю.
– Для кого дурное? – чувствуя невольную тревогу, спросил Зыбата.
– Для князя нашего, для Ярополка.
– Полно, Владимир не имеет на него зла, братья примирятся.
– Братья, братья. Да если бы участь Ярополка только от Владимира и Добрыни зависела, так нечего и бояться за него.
– Но кто же еще ему грозит?
– Два у него страшных врага: Блуд и Нонне-арконец.
– Эй, Феодор, что же они могут тут сделать? Владимир в Киеве хозяин.
– Не знаю и сказать ничего не могу, а вот только мне ведомо, доподлинно ведомо, что Нонне призвал к себе двух арконских варягов, с Рюгена; те варяги и в Киев пришли еще вместе с Нонне; знаю я их, для арконца они псы верные; на кого он их натравит, на того они и бросятся.
– Ну, что же из того?
– То, Зыбата, что им Нонне приказал быть в той избе, которая для Блуда приготовлена, и быть он им там приказал потайно. И вот сегодня я прознал, что Ярополк Владимира будет ожидать не в княжеских хоромах, а как раз у Блуда. – Феодор не успел договорить, как отчаянный вопль пронесся среди всеобщей тишины.
– Убили! Убили!
Толпа, словно подхваченная порывом ветра, кинулась к воротам Детинца и бурным потоком влилась через них. Зыбата, подхваченный толпой, очутился в передних ее рядах. Он увидел своего друга Варяжко, покрытого кровью, но державшегося на ногах и в страшном негодовании кричавшего так, что его голос слышен был даже в реве толпы.
– Заманили князя, заманили и убили! – кричал Варяжко. – Предатели… На безоружного руку подняли. Он к вам с добром и любовью шел, он вам мир нес, он ради того, чтобы крови вашей не пролить, смирился и гордость свою победил, а вы вместо того убили его из-за угла!
– Да кто кого убил? Кто? Как смеют нас убийцами называть?! – шумела толпа.
– Князя вы убили. Ярополка.
Зыбата заметил, что с крыльца соседней избы, у дверей которой стояли Блуд и Нонне, вдруг кинулись к Варяжко два зверского вида, вооруженные короткими мечами варяга. Обезумевший от горя любимец несчастного Ярополка и не заметил угрожающей ему опасности, и варяги моментально изрубили бы его, если бы Зыбата вдруг не кинулся вперед, и, заграждая Варяжко своим телом, не крикнул, как мог, громко:
– Прочь! Как вы смеете! Ежели Варяжко неправду говорит, то пусть князь его рассудит.
Смелые слова Зыбаты произвели впечатление на толпу.
– Да, да, пусть князь рассудит, пусть он разберет, кто Ярополка убил, и мы ли, люди киевские, в его смерти повинны.
Зыбату, Варяжко и Феодора окружило живое кольцо. Арконцы-варяги подняли было мечи, чтобы врубиться в людскую массу, но в это время воздух задрожал от громкого клича, вырвавшегося сразу из нескольких тысяч грудей:
– Здравствуй навеки, князь наш Владимир! Привет тебе, Солнышко Красное!
В ворота Детинца на красивом статном коне, окруженный толпою блестящих воинов, въезжал Владимир.
– Опоздал, опоздал, – прошептал Зыбата.
Народный голос
Владимир сразу заметил: произошло что-то необыкновенное. Он зорко всматривался, пытаясь отыскать взглядом Ярополка, но того нигде не было видно. А вокруг ревела толпа, воодушевленная неподдельным восторгом. Но когда Владимир чуть приостановил коня, первым возле него отказался трепетавший от гнева Варяжко. Он схватил окровавленной рукой поводья и неистово закричал:
– Князь Новгородский, суда требую!
Вид Варяжко был страшен, лицо перепачкано кровью, которая текла по его одеждам и кое-где уже подсохла и запеклась. Однако Владимир даже не дрогнул, увидев перед собой этого человека, требовавшего суда. Он сразу узнал его.
– Над кем тебе мой суд нужен? – спросил он. – Кого ты к ответу зовешь?
– Тебя, князь Новгородский! – хрипло зхохотал Варяжко.
– Меня? В чем же ты меня обвиняешь? – удивился Владимир.
– В вероломстве виновен ты. Ты, ты. Что на меня смотришь с таким удивлением? Ты заманил в западню несчастного брата и приказал убить его.
– Я? Ярополк убит? Я его убийца? – в голосе Владимира зазвучали нотки неподдельного изумления. – Нет, это неправда.
– Поди и взгляни, – указал Варяжко на те хоромы, которые были отведены для Блуда, – поди и взгляни, новгородский князь, на свою жертву. Ты сам увидишь, что в притворе он лежит, зарубленный мечами твоих слуг, бездыханный. Кругом него кровь, кровь твоего отца, твоя кровь, – и ты смеешь еще говорить, что неповинен в смерти его. А-а, совесть-то и в тебе заговорила. Бледнеешь ты, убийца вероломный!
Действительно, красивое лицо Владимира покрылось вдруг мертвенной бледностью; он даже слегка качнулся в седле, как будто весть о смерти Ярополка поразила его тяжелым ударом. Кругом стоял народ, безмолвный, смущенный. Глаза всех были потуплены; на Владимира смотрели только горящие ненавистью очи Варяжко.
– Кровь своего отца ты пролил! – гремел исступленный воин. – Печенегам лютым уподобился ты! Да и печенеги-то отца твоего, Святослава, в честном бою убили: Куря, их князь, на единоборство с ним вышел. А ты заманил брата, милость ему обещал свою, а как пришел он, так мечи его по твоему приказу и приняли.
Владимир задрожал. Бледность быстро исчезла, лицо его вдруг запылало; он приподнялся на стременах, окинул гордым взором молчавшую толпу и звучно крикнул так, что каждое его слово отдавалось во всех уголках Детинца:
– Народ киевский, слышишь ли ты? В коварстве винит он меня, – указал Владимир на Варяжко, – говорит, что повинен я в крови брата своего, Ярополка, что убил его, как вероломный предатель, заманив к себе. Так прими же ты мою клятву. Тем, кто в Перуна верует, Перуном я клянусь, кто Одина чтит, Одином и Тором клянусь, кто невидимому Богу христианскому служит, пред теми я именем их Бога клянусь, что и в мыслях у меня не было поднять руку на брата моего старшего. Сердцем хотел я примириться с ним. Не по великокняжескому столу Ярополк был, но все-таки смерти он не заслуживал; в мыслях моих было отдать ему удел любой, какой он ни пожелал бы, чтобы жил он там как душе его угодно. Крови его не хотел я, и в ней неповинен я. Веришь ли мне, народ киевский?