Г Владимов - Три минуты молчания
- Ты еще про шотландца заикаешься. А мы и без сетей-то, оказывается, не выгребали...
Я шел напрямик, от волны уже не спасался. Даже подумалось: а пусть смоет к чертям. Вот именно, к чертям собачьим. Меня еще с вахты не выгоняли.
В кубрике еле светился плафон. Карты валялись на полу. Не знаю, чем они там кончили, Турка с Серегой, кто кого.
Я растолкал Серегу, он сказал: "Ага, сейчас иду" - и опять заснул. Я его стащил с верхней койки на стол. Он покачался, спросил с закрытыми глазами:
- Идем куда-нибудь?
- К базе.
Я сунул ему в зубы папиросу и зажег. Он затянулся и совсем очухался, стал одеваться. Я его выпроводил и полез к себе в койку.
- Сень, - вдруг спросил Митрохин, - что там на мостике говорят: потонем мы?
Тут я немножко взбесился:
- А что на мостике, больше твоего знают? Свой "голубятник" не работает?
Он не обиделся. Сказал мне печально:
- А я, знаешь, письмо нашел в телогрейке. Свое, домой. Хотел на базе отдать и забыл.
- Ну, братана ты хоть встретил.
- Да. С ним-то я попрощался. А баба письма не получит.
- Ты спи давай. Хочешь - я свет вырублю?
- Не надо.
- Ты ж не заснешь со светом.
- Я и так не засну. А со светом все-таки легче.
Я лег в койку и вытянулся. Устал я, как ни разу в жизни.
- Слушай, - я вдруг спросил, сам от себя не ждал. - А ты почему с открытыми глазами спишь? Ты это знаешь?
- Знаю. Это давно у меня. Я уже тонул раз. И так же вот свет погас. Потом даже в психическую попал.
- Ну, ведь тогда же все-таки спасся. Может, и теперь...
- Сколько ж веревочке виться, Сеня?
Он что-то начал рассказывать мне, про какие-то свои предчувствия, но я уж не слушал, дремал. И не мешало мне, что перекатывает в койке.
Сколько я проспал? Мне показалось - минуту. Так оно, верно, и было.
Я услышал - кто-то бежит, врывается в кап. И сапоги бацают по трапу, наши, полуболотные. Двадцать ступенек трапа - двадцать ударов мне в уши. И крик:
- Бичи! Подымайсь, есть работа на палубе! - Это Серега орал, как будто мертвых будил на кладбище. - Шотландец тонет! Шотландца идем спасать!
Глава пятая. Клавка
Пусть жалок раб в селении глухом,
Далеком от тебя, как своды неба эти,
Но если женщина грустит о нем,
Я вижу в этом знак, что стоит жить на свете.
Японская танка
1
Я лез по трапу и видел - оба прожектора врублены, но светят, что называется, один другому: заряд валил, какого я не видывал. Снизу его хоть смывало волной, а на мачте, на вантах нарастали бороды, как на соснах в тайге.
Сколько прошло, как Серега обратно побежал на руль, а в кубриках не шевельнулись. Один я вышел сдуру. Вдруг из снега вынырнула фигура огромная, лица не видно под капюшоном. Надвинулась на меня, и я узнал "деда".
- Ты, Алексеич? - потащил меня вниз. - Почему ж не выходят? Работа есть на палубе.
На комингсе кто-то сидел. "Дед" об него споткнулся, выругался и посветил фонарем. Это Митрохин сидел, таращил глаза.
- Совсем хорошо. Еще один пробудился. Но я -то знал, что он спит, хотя оделся и пересел сюда из койки. Я его взял под мышки и отсадил.
- Подымайсь!
Не шевельнулись.
- Да, - сказал "дед". - Так не выйдет. Он перешагнул в середину кубрика, раскинул сапоги, роканы, телогрейки, стал отдергивать занавески.
- Сварщик! - "Дед" узнал Шурку, стал его трясти. - Замлел, сварщик? Ну, встанем, подымемся...
Шурка замычал, но глаз не открыл. "Дед" его вытащил, пересадил на стол. Шуркино лицо запрокинулось - совсем неживое.
- Ты подержи его, - сказал "дед". - Этот-то наш, в активе, Я за другого примусь.
Другой был Васька Буров. Лежал он такой успокоенный, руки на груди, бороденка выставилась в подволок. Хоть медяки ему клади на веки. "Дед" к нему присел на койку, взял за плечи и посадил.
- Вставай, артельный! Не спишь ведь.
- Ну, не сплю, - сказал Васька с закрытыми глазами.
- Людям надо помочь, такое положение. Я-то думал - артельный наш, главный бич, первым на палубу вышел, другим пример показал. А ты тут лежишь. В белой рубашоночке, хорошенький такой... Помирать что ли собрался?
- Тебе-то что?
- Да зачем же, это само к нам придет. А люди без нас погибнут, если ты не встанешь.
- Какой там еще шотландец! Никуда я не выйду.
- Выйдешь. Я не шутя говорю.
- "Дед", - я сказал, - ты только не бей его.
- Зачем? Он сам встанет.
Шуркина голова перевалилась ко мне на плечо. Он мычал и понемногу очухивался. А "дед" встряхнул Ваську, и Васька открыл глаза. Лицо у него сморщилось, вот-вот он заплачет.
- Сами-то уже пузыри пускаем.
- Но у нас-то хоть надежда есть. А у них - никакой. Ну, артельный! О чем ты думаешь, мне хоть скажи...
- Мало ли о чем... Чего ты с меня начал? Молодые есть. А я - старый.
- Сколько же тебе?
- Сорок два.
- Вот это здорово! Что ж про меня-то говорить? Совсем, значит, песочница? Нет, это неинтересный разговор.
"Дед" его вытащил из койки. Васька встал на ноги и всхлипнул.
- Где его шапка? Ты, сварщик!
Шурка наклонился молча и поднял Васькину шапку.
- На! - сказал "дед". - Лысину прикрой, молодой будешь.
Васька, под нахлобученной шапкой, опять закрыл глаза и всхлипнул:
- Все равно же я опять лягу.
- Ложись, черт с тобой, - "дед" рассердился, - Смотреть на тебя, чучело!..
Васька наклонился за своей телогрейкой. "Дед" подошел к салагам:
- Ну, а как романтики наши? Встанут нам помочь?
- Встали уже. - Димка с запухшими глазами покачался сидя и спустил ноги. - Алик, не спишь?
Алик молча полез из койки. "Дед" пошел в соседний кубрик. Там дверь была на крючке, он подергал, потом навалился плечом и вломился в темноту.
- Почему лежим, когда артельный встал?
- Иди ты... - бондарь ему ответил. И сказал, куда идти. В такое жуткое и далекое, что и не придумаешь.
"Дед" ему не дал закончить. Смачно ударил кулак, и рев раздался, дикое какое-то рычание, и чье-то тело шмякнулось. Там свалка началась, сапоги стучали, хриплая ругань доносилась. Я вмиг озверел и кинулся за "дедом". До смерти испугался, что они там его забьют - ударят чем-нибудь по голове спросонья. Но "дед" вышел мне навстречу.
- Ступай на палубу. Ты у меня первым должен выйти.
Я пошел и оглянулся - "дед" вламывался в боцманскую каюту. Оттуда метнулся свет, а в луче вылетел дрифтер - босоногий, в исподнем. Затем дрифтеровы сапоги вылетели и дрифтерова телогрейка, а после тем же порядком боцманское хозяйство полетело и напоследок - сам боцман.
- Встаем, чего шуметь-то?
Боцман держался за скулу и сплевывал. "Дед" вышел, толкнул его обратно в каюту и поднялся ко мне. Лицо у него было белое, страшное, на лбу выступили крупные капли. Он дышал хрипло и вдруг закрыл глаза, навалился на меня - тяжелый и вялый. Я хотел его посадить на трап. Но он отдышался.
- Ничего, - сказал, - подымутся, не могут не подняться. Повезло нам с этим шотландцем.
- Как ты? Стоять можешь? Плохо тебе?
- Стою... Проследить надо, чтоб все вышли.
Он опять спустился. Там шла уже мирная возня, хотя кто-то еще поругивался, отводил душу, - но поднимались, как на выметку.
В кап вылез дрифтер - с помятой рожей. Стоял, ежился, грел руки под мышками, и варежки зажал между колен.
- Все, дриф, - сказал я ему. - Труба твоему сизалю.
Он спросил равнодушно:
- Сети обрубил? И дурак. Такая рыба сидела. Ты буй-то хоть привязал, горящий?
- А что он их - удержит?
- Подобрали бы... Если живы будем.
- Где? На скалах?
Вылез в кап бондарь.
- Слыхал? - дрифтер его спросил. - Отличился наш Сеня-вожаковый, порядок угробил. Всю команду без коньяка оставил.
Бондарь покосился на меня со злобой. Еще он после свалки не остыл.
- Допрыгался, падло? Один за всех решил? Валяй, только я тебе в тюрягу передачку не понесу, не жди. - Потом увидел мое растерзанное плечо и сказал, глядя в сторону: - Растирай, а то рука онемеет. Будешь ты нам помощник!
Боцман тоже поднялся, покачался с ноги на ногу.
- Вот дьявол-то паршивый, - сказал, - нашел же время тонуть! Ну, чо стоим? Раз уж не спим, работать будем.
- Сейчас "дед" ЦУ* даст, - сказал дрифтер.
* Ценные указания.
- А что нам "дед", сами не сладим? - Боцман приложил ладони ко рту. Эй, на мостике! Питание на брашпиль! Из рубки донеслось:
- Даем питание...
И сразу прожектора потускнели. Вот тебе и питание. Брашпиль еле тянул, двух якорей не потащил сразу, да и по одному едва-едва.
- Свисла машиненка, - сказал дрифтер. - Так только кота тащить. Ох и надоел же мне этот пароход! - Взял багор с полатей, зацеплял и подтягивал якорную цепь за звенья, вроде бы помогал машине.
- Боцман, - позвал "дед". - Ты парус-то - помнишь, где у тебя?
Боцман заворчал:
- В форпике! Где ж ему быть?
"Дед" заснеженной глыбой пробрался к нам на полубак, нашарил форпиковый люк сапогом, зазвякал задрайкой.
- Погоди ты! - боцман не вынес. - Ты в мое-то хозяйство не лазий. В форпик нахлебаем, так это нам в кубрик натечет.
Он сам его отдраил, а мы - кто присел на корточки, кто лег на палубу, чтоб хоть защитить немного форпик от носовой волны. Боцман там долго возился в темноте, чем-то гремел,звякал.
