Уроборос. Проклятие Поперечника - Евгений Стрелов
С трудом удалось мне подавить порыв бросить всё, что связано с Лангобардом и его деятельностью, и попытаться догнать мужчину с булочкой, чтобы напроситься к нему в ученики, напарники или помощники, — просто в гости, на худой конец. Но существовало слишком много "но", преодолеть которые я оказался не в состоянии, поэтому и остался стоять на месте, провожая мужчину взглядом, пока тот совсем не растворился в ночном мареве города: но — уже не получится его догнать, даже если бежать, сломя голову, но — ни за что на свете он не согласится принять меня к себе хоть в каком-нибудь качестве, не возьмёт на себя ответственность прервать мой начавшийся путь, но — я и сам никогда не смогу выкинуть Лангобарда из своей жизни, навсегда забыть его, но — сильно попахивало это предательством, заразным и отравляющим всю дальнейшую жизнь. Грустить и фантазировать о возможности выбрать другой жизненный путь мне никто не препятствовал, — с этой целью я и вернулся в кафе, где просидел до утра, выменивая у добродушного хозяина выпечку и кофе на всякие безделицы, которых в моём рюкзаке имелось великое множество, с рассветом покинул Город — важно было вернуться в замок до того, как его стены перестанут дрожать от храпа и содрогнутся от вопля: "Ты где, чёрт бы тебя подрал, человек по имени Я-готов-проспать-целую-вечность?! Опять забился, как крыса, в какой-нибудь самый дальний и тёмный угол?! А ну, вылезай оттуда!"
Микаэла стала тем человеком, который подарил мне имя, а я, в свою очередь, стал человеком, подарившим имя Петре — обе эти девушки появились в один день, одна сопровождала даму Б во время обхода Библиотеки, другая — даму Т во время обхода Торгового центра: по сути, они были кем-то вроде меня рядом с Лангобардом — наверняка, как и я, появились неведомо откуда, вышли из реки или свалились с неба, трепеща промокшими крыльями, прибились к берегу, подобно птенчикам, не умеющим летать, и не вызвали никаких чувств, кроме жалости, — вот и приютили их дамы-Свидетели Дороги, как меня Лангобард, взяли, так сказать, под своё крыло и начали всюду таскать за собой. Ничто не предвещало их появления, не было никаких предупреждений, пророчеств и предзнаменований — был обычный день, начавшийся с криков Лангобарда, его адского варева и жижи, — день, полный ожидания короткого, но запоминающегося, перекуса днем в Торговом центре, и неспешной познавательной прогулки по Городу ночью. Я не знал усталости, практически не нуждался во сне — дремал на ходу во время обхода и урывками утром, если успевал вернуться до пробуждения Лангобарда и вечером до того, как он уснет, сплошного сна я не знал и не страдал от его отсутствия. Но именно в тот день на меня что-то нашло, накопился, видать, недосып: я пользовался любым удобным случаем, чтобы прихватить хоть немного сна — на теплом камушке у Реки, на поваленном дереве в Лесу, на мягкой траве в Поле, на тихой обочине у Дороги, в кресле Библиотеки, на лавочке перед Торговым центром, так что Лангобард охрип, почти беспрерывно побуждая меня к бодрствованию страшным ором, на который я реагировал слабее, чем обычно. Собственно говоря, молоденьких девушек рядом со старушками Лангобарда я толком в тот день и не разглядел, их силуэты мелькнули в дымке под слипающимися веками, голоса донеслись, как сквозь воду, залившую уши, и даже трубный глас Лангобарда, перемежающийся хохотом — "Очнись! Здесь молодые девушки! Юные красавицы! Пришло время тебе влюбиться!" — не заставил меня встрепенуться, но оставшийся после этих встреч неразборчивый отпечаток в голове, постепенно приковал к себе всё моё внимание, так что когда я как следует выспался в поле под открытым небом недалеко от замка, то уже не мог ни о чём другом думать: едва забрезжил рассвет и ещё не отгремел храп Лангобарда, а я уже сидел у его изголовья на каменном ложе с нетерпением ожидая, когда старик наконец-то проснётся, с трудом удерживая себя от того, чтобы на свою голову не разбудить его раньше времени, так что, едва продрав глаза, он первым делом увидел меня, — впрочем, ничуть этому не удивился, и огласил замок радостным воплем:
— Ура! Человек по имени Пропустил-всё-самое-интересное пробудился! Вижу по твоим сверкающим глазкам! Стало вдруг интересно, что там вчера случилось? Спать надо меньше!
Лангобард поднялся и начал заниматься обычными своими утренними делами — омовением, облачением, поглощением варева и жижи, — я всюду следовал за ним и приставал с вопросами.
— Чего тебе? — отмахивался он от меня, как от назойливой мухи. — Сказал же: я сам их впервые увидел! Откуда они, как зовут, надолго ли здесь, встретимся ли мы с ними сегодня во время обхода, пообщаемся ли — ничего не знаю! Отстань от меня! Дай спокойно позавтракать!
Но я не оставлял Лангобарда в покое, подгонял его непрерывно — мне казалось, что он намеренно всё делает медленнее, чем обычно: ест, пьёт, выходит из замка, идёт, слишком часто останавливаясь, — казалось мне, никогда уже не придём мы в Библиотеку, а если и придём когда-нибудь, то будет поздно, никого там не застанем, и в Торговом центре — тоже.
— Мне вот что интересно: изменится ли нынче наклон гребёночки под названием Любит-не любит? — Лангобард говорил необычным для него тихим голосом, словно пытался кого-то убаюкать. Остановился в самой тёмной и дремучей части Леса, куда сквозь кроны деревьев проникало мало солнечного света, почти в вечернем сумраке весь как-то неестественно изогнулся, наваливаясь спиной на толстенный ствол клена, как будто врастая в него, — почти сразу после этого он стал восприниматься, как уродливая и больная, но вполне органичная часть дерева.
— Что за гребёночка? О чём вы? — я подошёл к нему ближе, жалея, что под рукой нет топора, способного отделить Лангобарда от дерева.
— Гребёночка под названием Любит-не-любит. Сейчас у её зубчиков определённый наклон: от торгового центра ко мне, от меня к библиотеке. То есть, дама Т любит меня, но я не люблю её. Правильно? Это наклон одного зубчика гребёнки в мою сторону, от любящего к не любящему. Правильно? Идём дальше: я люблю даму Б, но она не любит меня. Это наклон другого зубчика гребёнки от меня в сторону библиотеки, от
