Прекрасная страна. Всегда лги, что родилась здесь - Цянь Джули Ван
А потом, когда администратор наконец неразборчиво бубнил мое имя – всегда произнося его неверно, даже в этой сравнительно нормальной версии нашей жизни, – я вставала и входила в кабинет вместе с Ба-Ба. Наши ноги выдавали лишь самую незаметную заминку, небольшой напряг у порога: вдруг нас ждет засада? Но потом, почти сразу, мы возобновляли обычный темп, и я словно бы почти не переживала из-за неминуемого укола длинной, тонкой металлической иглой. Для медсестры, которая ничего этого не понимала, я была просто очередным ребенком из бедной семьи, пухнувшим от соли и жира, страшившимся того, что скажут ему весы.
* * *
В больнице, когда мы, наконец, подошли к какому‑то помещению, я решила, что мы пройдем мимо и свернем в очередной коридор. Я подумала так, потому что лицо, которое я увидела на койке, принадлежало не Ма-Ма, а пожилой белой женщине с бледной кожей и закрытыми глазами, веки которых были сплошным занавесом из морщин.
Но оказалось, что никакого очередного коридора там не было. За этой первой койкой была занавеска, и когда мы шагнули к ней, я ощутила поцелуй солнца. Мне пришлось сделать еще несколько шагов под яркими лучами, лившимися в окно, чтобы увидеть, что спящая фигура на белой постели – это Ма-Ма. Она как‑то вся ссохлась, сморщилась, и ее глаза распахнулись как раз в ту секунду, когда я бросилась к ней.
* * *
Я навещала Ма-Ма регулярно, добираясь после уроков до больницы св. Винсента на метро. Оглушительный поначалу страх, что меня разоблачат и схватят в больнице, терял по децибелу каждый раз, когда мне случалось разминуться с полицейскими в коридоре и меня игнорировали. Со временем он стал лишь неясным бормотанием, фоновым сопровождением посещений Ма-Ма.
Теперь меня гораздо сильнее терзал страх лишиться Ма-Ма. От этого нового пунктика даже прежний дискомфорт в животе несколько подзабылся. В нем по-прежнему возникали пузыри, вызывавшие рвоту, но они появлялись и исчезали, оставаясь почти без моего внимания, как речи мистера Кейна на уроках в классе. Моя тревожность начинала голосить во все горло, когда я была не с Ма-Ма – во время школьных занятий и весь вечер с того мгновения, как я выходила из больничной палаты. Что, если ее повезут на операцию без меня? Что, если я больше никогда ее не увижу? Что, если я понадоблюсь ей как раз тогда, когда меня там не будет?
Ощущения мои были точь-в‑точь такими же, как тогда, когда самолет унес Ба-Ба. И как тогда, когда мы с Ма-Ма сели в самолет и у нас отняли всю нашу семью и весь наш мир. Только на этот раз у меня уже не было ни той надежды, ни той наивности, которыми я обладала прежде. Я знала, что нас ждут новые ужасные события и что я ничего не могу сделать, чтобы не дать всем им случиться. Моя недолгая жизнь повторяла самое себя заново, но каждый новый виток грозил стать хуже предыдущего. Я на целые часы погрязала в этой трагической мысли, сидя на металлическом стуле рядом с больничной койкой, разложив на коленях домашнее задание, как примерная ученица, не отрывая взгляда от спящей Ма-Ма.
Еще много дней университетские одногруппники Ма-Ма приходили с букетами цветов таких оттенков и форм, каких я ни разу не видела после отъезда из Китая. И по сей день мысли о больнице заставляют меня вспомнить запахи лилий, отбеливателя и дезинфектанта, свалявшиеся в один устрашающий ком.
Только одно могло заставить меня встать с того металлического стула, когда я навещала Ма-Ма. Через три палаты от нее лежала пожилая женщина, чья койка стояла у самой двери. Впервые я увидела ее, когда гуляла с Ма-Ма по коридору. Я держала Ма-Ма за правую руку, а второй она придерживала высокую стойку на колесиках, на которой висел мешок с жидкостью, и выходившая из него трубка была соединена с иглой, воткнутой во внутреннюю сторону локтевого сгиба Ма-Ма. Мы как раз проходили мимо третьей двери, когда услышали, как из-за нее в коридор просочилось слово «сестра!». Повернув голову, я увидела старуху, которая не моргая смотрела на меня. Ее глаза потускнели от катаракт, короткие волосы были белыми и походили на проволоку. Она напомнила мне пуделей, которых я часто встречала на пути от станции метро к больнице, дивясь тому, как много собак живет в районах белых.
Моей первой мыслью было, что я смотрю в иссохший лик смерти. Вторая мысль была вопросом: как ей удалось получить койку больше, чем у Ма-Ма? Но потом до меня дошло, что это всего лишь иллюзия: женщина была крошечной, и, когда сидела в своей койке-трансформере, казалось, что у нее почти нет ни шеи, ни туловища. Словно вся она была лишь воздушным шаром-головой, огромным по сравнению с остальным телом, с глазами, глядевшими на мир словно свозь дымный щит.
С тех пор я заглядывала к ней каждый раз, проходя мимо. Я задерживала дыхание перед тем, как миновать ее палату, и скрещивала пальцы, загадывая, чтобы она оказалась там. Только увидев ее, я позволяла себе снова дышать. Придя в больницу, я должна была пройти мимо палаты старухи на пути к Ма-Ма, и это превращалось в суеверную игру: если старуха там, то с Ма-Ма все будет хорошо. Поэтому с того момента, как я выходила из лифта, и до того, как делала шаг вдоль ее двери, я под вопли страха, звеневшие у меня в голове, шептала одними губами мантру: Пожалуйста, будь там. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, будь там.
К старухе никогда не приходили посетители, но однажды, как раз перед тем как выдохнуть перед ее дверью, я увидела, что она сжимает в руках серо-бурого плюшевого мишку размером в две ее ладони. К тому времени у нас уже сложился привычный ритуал: она выкрикивала слово «сестра!» в коридор, пока Ба-Ба или я не заглядывали к ней,
