Семен Бытовой - Багульник

Когда он сообщил Вере Васильевне, что все его попытки разыскать Юрия ни к чему не привели, она огорчилась.

Через три дня они уехали в Москву, откуда им предстояло лететь в Сочи, в санаторий. Ольга, провожая их на вокзале, сказала, что дней через десять, уладив домашние дела, улетит в Агур. Прощаясь, они обещали друг другу писать, и Вера Васильевна сказала, что, как только переедет из тундры в город, непременно сообщит.

Каких-то особенных домашних дел, требующих срочного устройства, у Ольги не было, просто хотелось подольше побыть с Клавочкой, возможно, за это время объявится Юрий, хотя эта встреча, она знала, ничего радостного не сулит...

И снова вспомнился ей тот давний осенний вечер в тайге с Берестовым, когда они, подбегая к протоке, увидели "неопалимую купину", и Алеша неожиданно стал говорить о своих чувствах, и как она уклонилась от прямого ответа, сказав: "Ну, зачем я вам, старуха? Лучше спишитесь с Зиной Голубкиной!" Берестов вспыхнул и довольно резко ответил, что ни о какой Голубкиной он не помышляет и те редкие письма, что она шлет ему, просто дружеские. Чувствуя, что он обиделся, Ольга как можно более мягко сказала: "Кроме всего прочего, дорогой мой коллега, я еще мужняя жена, и у нас с Юрием дочь. - И, помолчав, прибавила несколько шутливым тоном: - Я вовсе не желаю быть в роли той изюбрихи, из-за которой дрались на пригорке два рогача".

Но чаще всего думала Ольга о Щеглове, как, должно быть, трудно ему без Людмилы Афанасьевны, ведь она так следила за ним, особенно после его операции, старалась вовремя накормить и очень беспокоилась, что он снова стал курить, хотя Аркадий Осипович строго-настрого запретил. Иногда Людмила Афанасьевна отваживалась позвонить ему на работу: "Сереженька, ты, наверно, там слишком дымишь?" - и, хотя такой строгий контроль ему не нравился, Щеглов не сердился, отвечал шуткой: "А ты забыла, женушка, что без дыму огня не бывает, а мы тут без живого огонька никак работать не можем".

Ольгу всегда подкупало в Сергее Терентьевиче его простое, сердечное обращение с людьми, его умение увлечь их на любое трудное дело: когда нужно, живым словом, а когда и личным примером. В то же время он решительно не допускал панибратства, хотя никогда не подчеркивал своего высокого положения. В нем, по мнению Ольги, прекрасно сочетались черты руководителя и доброго друга, но как он сразу менялся, когда замечал в ком-нибудь из районных работников нерадивость, леность, привычку откладывать на завтра то, что надлежит сделать сегодня, и особенно не терпел пустословия. Иной в оправдание своей нерадивости начнет разглагольствовать, и Щеглов, навалившись грудью на стол, в упор глянет ему в глаза и, не то шутливо, не то всерьез, скажет: "А нельзя ли, уважаемый, поближе к делу, а то члены бюро уже укачались от твоей, извини меня, цицероновой речи, а у нас еще тьма нерешенных вопросов".

Агурский район по своей территории был не так уж мал, но заселен меньше чем на четверть, коренного населения тоже было не густо - около трехсот пятидесяти орочей, почти все они жили в Агуре, и Щеглов постоянно говорил: "Хоть мал золотник, а дорог!" - и требовал, чтобы к нему, "золотнику", проявляли особую заботу. И добросердечные орочи верили Сергею Терентьевичу и запросто шли к нему в райком партии со своими радостями и бедами.

Ольга была свидетельницей такого эпизода. Когда в Агур пришло известие о повышении заготовительных цен на пушнину, орочи целой делегацией явились к Щеглову. Он вышел им навстречу, с каждым поздоровался за руку, усадил за стол.

- С чем, друзья мои, пожаловали в такой ранний час? - спросил Сергей Терентьевич, хотя догадывался "с чем", но виду пока не показывал.

Старый охотник, бессменный бригадир Аким Иванович Акунка сказал:

- Наш брат, ороч, пожаловал спасибо тебе говорить, Серега. Его слишком правильно постановил. Сам знаешь, нынче много стрелять пушных зверей не можно, закон не велит, мало-мало, конечно, стреляем, однако деньги давали, как прежде, одинаково. Расчету не стало на охоту ходить. А нынче за каждый хвост пушнины вдвое дороже платить будут, расчет, однако, есть, - и, поднявшись со стула, протянул Щеглову руку. - Так что спасибо тебе, Серега.

- Что же ты, Аким Иванович, - с заметным смущением ответил Щеглов, меня благодаришь, ведь не я лично новые цены установил. Это Советское государство, партия наша так решила.

- Ты, однако, тоже партия, Серега! - твердо заявил Акунка и повернулся к своим охотникам: - Верно я сказал?

- Верно, Аким Иванович!

- Слышал, что народ говорит?

- Слышал, конечно, Аким Иванович, - сказал Щеглов и добавил: - Тогда разрешите, друзья мои, от вашего имени передать в обком партии, что вы одобряете новые цены, а обком, в свою очередь, передаст повыше, в Москву. Так оно правильно будет!

- Пускай в Москву, чего там! - согласился Акунка.

Если бы не дружеская поддержка Сергея Терентьевича, думала Ольга, в тяжкие для нее дни разрыва с мужем, она бы, наверно, бросила на середине свою работу над диссертацией. Были такие минуты отчаяния, когда она решала бросить все... Однако прозорливый Щеглов, как она ни старалась быть от него подальше, каким-то образом узнал, что с доктором Ургаловой происходит неладное, и не замедлил вызвать ее в райком будто по другому поводу, а в нужный момент, издалека как бы, заговорил о ее научной работе, и, как только Ольга обронила: "А нужно ли, Сергей Терентьевич?" - он достал из ящика стола свою заветную записную книжечку, торопливо полистал ее и, найдя нужную запись, произнес: "Вот здесь, Ольга Игнатьевна, среди наиважнейших народнохозяйственных вопросов числится и ваша диссертация. Так что, уважаемая, не думайте руки опускать, продолжайте свою работу, а мы вам поможем!" И когда она спросила, откуда ему стало известно, что она опускает руки, он откинулся на спинку кресла и сквозь веселый смех ответил ей: "На то и сидим здесь, чтобы знать!"

Позже, когда она уезжала в Ленинград на защиту, Щеглов с Костиковым пришли на станцию, и в руках Сергея Терентьевича был большой букет багульника, должно быть только что собранного в тайге, потому что цветы мокро поблескивали от росы. Вручая Ольге букет, Щеглов стал извиняться, что по такому торжественному случаю следовало бы преподнести букет горных пионов, а не этих "шаманьих цветов", как здесь называют багульник, и, глянув на Катю, признался:

- Это она, Катюша моя, сказала, что вы больше всего любите багульник, я и поверил.

- Она правильно сказала, - смущенно произнесла Ольга, принимая букет, - а то, что они "шаманьи цветы", меня ничуть не смущает...

Тут вмешался Костиков:

- Сможете в пути при их содействии вызвать добрых духов и попросить удачи на защите, - и засмеялся собственной шутке.

- Наверно, так и придется, Петр Савватеевич, - в тон ответила она.

Вспоминая все это, Ольга не сразу услышала, как в Москве - динамик был в другой комнате - часы на Кремлевской башне стали отбивать полночь, и как о чем-то необыкновенном и удивительном, будто впервые, подумала, что в Агуре уже рассвело и над зеленой, в багряной листве, осенней тайгой, над скалистыми сопками встает солнце.

2

Уже заняв свое место в самолете, Ольга не смогла освободиться от чувства робости и внутренне осуждала себя за это: летят же люди и одни, и целыми семьями, с крохотными детьми. Чтобы как-то отвлечься, она стала примерять ремни. Тут явился высокий, плотного сложения моряк с зачесанными назад седоватыми волосами и, поздоровавшись с Ольгой, сел рядом.

- Рано приторочить себя вздумали, - сказал он. - Это при взлете, когда зажжется табло!

- Лечу впервые, прежде ездила поездом, - смущенно призналась она.

- Нет уж, увольте, трястись полных семь суток на колесах, трижды в день ходить через чужие вагоны в ресторан съесть гуляш с подливкой...

Выяснив из дальнейшего разговора, что Ольга врач, он схватил ее руку, сильно потряс:

- Значит, коллега!

Ольга уставилась на него с удивлением - так он не был похож на врача.

- И тоже с Севера? - спросил он.

- С ближнего!

- А я с самого-самого дальнего, - и назвал порт на Охотском побережье.

Тем временем в самолете уже заняли все места и бортпроводница стала рассказывать об ИЛ-62, что этот воздушный лайнер является флагманом Аэрофлота и только недавно, сменив ТУ-104 и ИЛ-18, начал совершать беспосадочные рейсы из Москвы в Хабаровск; что рейс рассчитан на семь часов двадцать минут, а при попутном ветре - ровно на семь! Затем перешла на английский, и так свободно, что даже не понимавшие чужой язык слушали, боясь упустить слово. Были ли англичане в самолете или не были, никто не знал, а японцы были, и, когда бортпроводница закончила, один из японцев как-то странно, одними зубами, улыбнулся и сказал:

- Оцен хорсё! О'кэй!

Зажглось табло, пассажиры пристегнули ремни, гулко взревели моторы. Глянув в иллюминатор, Ольга заметила, что самолет уже оторвался от земли и, слегка качнувшись на вираже, пошел вверх. Она ощутила неприятный гул в ушах, слишком давило на перепонки; морской доктор, - звали его Леонид Иванович, - заметив, как она изменилась в лице, посоветовал пососать леденец, а лучше всего делать частые глотательные движения.