Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская
На удивление, Ирина оказалась заботливой матерью и хорошей женой. Она не мешала писательской жизни Юрия Петровича, а у него начался явный творческий подъем.
Он вдруг быстро написал давно задуманную им книгу о петербуржцах конца девятнадцатого – начала двадцатого века, об их трагических после революции судьбах. В эту книгу он удачно вписал и историю своей семьи в тех пределах, какие ему были доступны. Книга вышла не только интересной, но и ко времени. На волне пробуждения исторической памяти, любви к императорской, дореволюционной России и вообще ко всему добольшевистскому периоду ее быстренько напечатали частные расторопные издатели. И хотя она не принесла Юре особых денег, как это бывало в советские времена, когда книги выходили многотысячными тиражами, ее уже перевели на несколько европейских языков, что сулило, при умелой ее раскрутке заинтересованными лицами, другой писательский статус.
Ему захотелось похвастаться книгой перед Галиной, показать ей, что он без нее не пропал, а, даже наоборот, начал новую трезвую и плодотворную жизнь и что он счастлив.
– Галина Сергеевна? – начал он бодрым тоном по телефону. – Узнаёте вашего пропавшего без вести супруга? – И, не давая ей возможности ответить, быстро заговорил: – Галочка, привет, я бы хотел с тобой повидаться, подарить – только не упади! – новую книгу, ты как?
Галина только что проводила в армию сына и, убитая горем, жаждущая хоть какого-то утешения, ответила глухим голосом:
– Алешу забрали в армию. – Она заплакала.
– Как в армию? – закричал в трубку Юра. – Как же ты отпустила? Почему не позвонила мне?! Какая же ты к черту мамаша!.. Я сейчас!
Он бросил трубку и через полчаса был уже у Галины.
Она встретила его, по-прежнему рыдая. И он конечно же ее обнял, при этом на него пахнуло таким родным ее, незабываемым запахом, что на какое-то время у него голова пошла кругом и он едва удержался, чтобы тут же не согрешить с собственной бывшей женой.
Галина, не таясь, поведала ему всю безрадостную после их расставания жизнь с сыном, настолько ничего не приукрашивая и не скрывая, что ему совестно стало хвастаться собственными успехами и личным счастьем. Он отметил про себя, что она постарела, с тех пор как они виделись в последний раз, но, как ни странно, его это нисколько не пугало и не разочаровывало, напротив, появилась какая-то к ней нежность и сострадательность к ее незащищенности, к ее горю. Наверное, потому, что он впервые видел ее слабой и немощной, нуждающейся в покровительстве и защите. Как ни странно, только сейчас он почувствовал себя по отношению к ней по-настоящему мужчиной, и ему показалось, что если бы он мог чувствовать себя так с самого начала, они бы никогда не расстались.
Разумеется, он пообещал Галине что-то предпринять, по крайней мере, попытаться устроить Алексея в какую-нибудь приличную часть недалеко от дома. Галина немного успокоилась, и не потому, что уверовала в Юрины возможности облегчить армейскую судьбу Алеши. Но ей стало легче оттого, что ее бывший муж искренне разделил с ней ее тоску, ее ужас, ее страх за сына.
Уходя, он все же подарил ей свою книгу, попросил ручку и написал: «Самой любимой женщине на свете. Юра».
Теперь он стал к ней заходить часто, и она всегда встречала его с удовольствием и даже радостью. Он сообщал, что ему удалось предпринять, с кем поговорить, что ему пообещали, потом рассказывал о своих литературных делах и планах. О его новой семье они практически не говорили. Юра чувствовал, что его жизнь начинает раздваиваться. Обаяние Галины действовало на него гипнотически, Ирина и даже дочь Елизавета в ее присутствии уходили не только на второй план, они удалялись далеко-далеко, в другое измерение или пространство. Иногда ему казалось: прояви Галина хоть каплю желания – он бросил бы все и вернулся к ней. Но она, может быть, втайне и желая того же, никогда бы не посмела теперь нарушить чужую семью – что с воза упало, то пропало.
Как ни удивительно, но Юре удалось кое-что сделать для Алексея. Его действительно перевели под Выборг к финской границе, и Галина с Юрой съездили вдвоем его навестить, чем повергли его в крайнюю степень изумления. Он не предполагал, до какой степени все переменчиво и перемешано у взрослых людей.
Алексей ни на что не жаловался и выглядел неплохо. О будущем они не заговаривали, но Галина уехала успокоенная.
Вскоре произошло невероятное событие. У Юры нашлись родственники за границей, точнее – во Франции. Его книгу, переведенную на французский, прочли и написали письмо в Союз писателей России с просьбой прислать адрес и телефон писателя Юрия Шабельского – их однофамильца, а возможно, и родственника. Этими родственниками оказалась семья родного брата его отца – Александра Викторовича Шабельского, погибшего, как и Юрин отец, во время Второй мировой войны.
Юра пришел к Галине обрадованный и ошеломленный прощаться – родственники пригласили его в Париж.
6
Удивительно, но Иосиф Виссарионович Сталин в двадцать втором году, будучи секретарем ЦК партии по национальным вопросам, выступал против создания СССР, за включение Украины, Белоруссии, Грузии, Армении и Азербайджана в состав Российской Федерации. То есть фактически он был за ту самую единую-неделимую, за которую воевали белые. Возможно, втайне, в глубине души, он и любил ту самую единую-неделимую и хотел стать самым могущественным ее монархом (вспомним его странную любовь к знаменитой булгаковской пьесе, которую он ходил смотреть полтора десятка раз в Московский Художественный театр, не запрещенную и в самые, казалось бы, лютые годы репрессий; вспомним его тосты за русский народ после окончания войны – в них чувствуется не только политика и не одно лукавство). Уважительное замечание Черчилля «Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой», конечно, верно. Но не менее важна, как говорится, и цена вопроса. Мы не знаем, каких успехов могла бы добиться к этому времени царская Россия, столь стремительно и бурно набиравшая вес в начале века (не за этот ли бурный рост она и поплатилась?). Да и – трудно сказать – дыба всего народа не перетянет ли чашу весов со всей индустриализацией и атомной бомбой?
Он хотел без Бога – сам. Но ничто так не опрокидывает эту «самость» (русский народ считал: «Без Бога ни до
