Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев
Вскоре я сам в этом убедился. На четвертом (кажется) холмике раздалось прерывистое попискивание. Обследовав ближайшие метры, они локализовали источник сигнала и взялись за лопаты, которые тащили с собой от самого лагеря. Нет ничего глупее, чем стоять столбом, пока другие работают, так что я успел уже пожалеть, что не попросил взять из города инструмент для себя, но тут дядя Леша кинул мне пару резиновых перчаток со словами «перебирай, чего стоишь» — и так я тоже оказался приспособлен к делу. Мужики откидывали куски грунта в сторону, а мое дело было измельчать его руками, чтобы не пропустить предмет. Неудивительно, что первая находка досталась мне: сперва мне показалось, что это полуистлевшая шишка, только необыкновенно тяжелая, но потом я в коме земли ощутил явно рукотворные детали. Сердце мое ухнуло. «Нашел!» — даже не воскликнул, а проскрипел я. Алексеи, прекратив копать, надменно на меня уставились. «Ты с каждой заколебешься кричать, — сообщил дядя Леша. — Обчисть ее и в мешок, на берегу помоем».
Как почти всегда вокс попули оказался до известной степени воксом деи: когда я слегка отчистил вековые отложения, оказалось, что у меня в руках вполне банальная фигурка, на которую я в Москве и ухом бы не повел. Про себя я называл такой тип «звероящером» — нечто между броненосцем и диплодоком. Интересно, конечно, в каких кошмарных повторяющихся снах древние мастера его подсмотрели: броненосцы водятся за тысячи километров отсюда, а с диплодоками они разминулись на двести миллионов лет, но, вопреки очевидности, зверушка эта встречается вполне регулярно. Занятно было бы обнаружить, что являющийся нам в кошмарах бестиарий конечен — составить своего рода путеводитель по шизофреническому зоопарку. Наверное, в сонниках это давно уже проделано. Так, мысленно рассуждая об отвлеченных предметах, я нашел вторую штуку — сильно изъеденное ржавчиной, но все же опознаваемое навершие посоха. То есть это мы (археологи, в том числе самопровозглашенные) считаем это навершием посоха, а в действительности, может быть, это была, скажем, рукоятка факела — но против авторитета науки не попрешь. Мне пришло в голову, что какой-нибудь склонный к небанальному мышлению археолог или историк мог бы попробовать вызвать на спиритическом сеансе дух свидетеля интересующих его событий и попытаться его опросить. Интересно, зачли бы эти сведения на ученом собрании или нет. Впрочем, если бы удалось добиться у него каких-нибудь доказательств, на тот момент неизвестных… «Не спать!» — прикрикнул на меня дядя Леша, явно входивший в роль научного руководителя при двух аспирантах. Увы, больше в этом раскопе ничего не оказалось — и вновь включенный металлоискатель подтвердил, что оба имевшихся там объекта перекочевали в наш мешок.
Забросав вынутым грунтом получившуюся яму, мы перешли к следующей кочке, за ней к другой и третьей. Со стороны это выглядело, вероятно, так, словно мы влагали в посадочные ямы что-то странное, например семена секвойи или доисторического древовидного хвоща, — с той только разницей, что мы, вопреки Евангелию, не сеяли в добрую землю, а, напротив, изымали из нее посеянное не нами. Следующие несколько точек оказались пустыми, а на шестой или седьмой волшебный прибор вновь запищал. Здесь клад лежал глубже, но был, в общем, пустяковым: некогда большая подвеска, к которой цепочками из грубых звеньев прикреплялись утиные лапки. За прошедшие столетия часть колец истлела, а часть просто разорвалась, плюс один из моих товарищей зацепил ее лопатой, так что на поверхность были добыты одни руины. Зато рассыпавшиеся мелкие детали продолжали фонить из-под земли, так что пришлось перекидать чуть не кубометр, пока все отдельные фрагменты не оказались на поверхности. «В этой землянке и перезимуем, если что», — пошутил старший. Младший, по-прежнему меня дичившийся, скривился.
Когда явно начало темнеть, мы вернулись в лагерь. Первым делом разобрали добычу: дядя Леша самолично выполоскал каждую из фигурок в воде озера и разложил их на мусорном мешке. Всего вышло семь артефактов (разрозненные лапки и колечки мы брать не стали, «проще в металлолом сдать»): два звероящера, основа подвески, навершие, замечательная, прекрасно сохранившаяся птица с раскинутыми крыльями, сильно пострадавшая плакетка с человеколосями и какой-то водоплавающий зверь вроде бобра с наполовину отломанным хвостом. Я не мог понять по интонациям моих спутников, насколько такой дневной улов типичен, но, кажется, они были вполне довольны. В моем же сознании что-то происходило: все эти предметы, свежедобытые, прямо из лесной земли воспринимались совсем не так, как при прежних покупках. Конечно, этого следовало ожидать: зоолог, всю жизнь изучавший какую-нибудь ехидну по косточкам и шкуркам, обязан испытать культурный шок, когда она выскочит на него прямо из-под австралийского куста. Думаю, что и студент, занимающейся биографией современной поэтессы, поневоле спасует, если встретится случайно с предметом своих ученых занятий где-нибудь в Доме творчества. Но здесь было нечто другое: как если бы, например, дикарь, всю жизнь коллекционировавший дверные ключи, вдруг впервые увидел бы замочную скважину. Мне сделалось очевидным, что, для того чтобы открыться во всей полноте, моим фигуркам нужен был ландшафт и медиум (может быть, и зрители тоже, но зритель был я): без этого они представляли собой лишь треть от целого. Вне этой серенькой природы с ее валунами, болотами, соснами, хвоей и тенью невыносимой зимы, они были спящими зернами — здесь они жили. Поймите меня правильно, я совершенно не совестился тем, что мы извлекаем их из их черных могил и что я собираюсь увезти их домой и там разложить по бархатным коробам: дело было в осознании, а не в стыде — это совершенно разные эмоции, которые в эволюции разъединены тысячами лет.
Из размышлений о том, знали ли шумеры концепцию стыда, я был выведен грубоватым окриком: оказывается, настала моя очередь отправляться за дровами. Признаться, я не подозревал даже, что такая очередь существует, но скандалить по пустякам точно не стоило, да и думать про шумеров я мог и по пути. Поэтому я взял протянутую мне складную одноручную пилу и пошел за валежником: все ближние запасы были, похоже, истреблены в предыдущие приезды, так что идти пришлось метров двести. Если они ожидали, что я как-нибудь облажаюсь — сломаю, например, ножовку или отпилю себе палец, то их ожидало разочарование: со всеми туристическими инструментами я управляюсь если и не виртуозно, то достаточно ловко. Через двадцать минут я вернулся с вязанкой дров и не обнаружил никого: ни дяди Леши, ни юного Лехи — полная и абсолютная пустота.
Честно сказать, я несколько опешил. Сперва я, естественно, решил, что они, наскучив меня ждать или раздосадовав на
