Пир у золотого линя - Владас Юозович Даутартас
— Да соловьи же.
— Шут гороховый.
Я смотрю на своего друга. Да, он сильно переменился. И не только он один. Мне вот тоже мама все время говорит: «Ты совсем не смеешься, Йеронимас. А был такой смешливый». Да, был, но тогда был отец и не было войны… Не было…
— Привет!
Должно быть, партизаны иначе не умеют. Всегда они возникают неожиданно и как раз тогда, когда меньше всего надеешься их увидать. Мы растерянно моргаем, а рядом с нами уже стоят доктор и партизан Антанас. Но почему они так и не сняли немецкие мундиры? Хотя не в этом дело, а в том, что партизаны тут, в самом логове врага. Значит, все будет в порядке, значит, всыплют фашистам.
Партизаны здороваются со всеми. Доктор узнает Вациса. О, он никогда не забудет, как было у насыпи. Доктор так и говорит матери Вациса, благодарит. Потом он начинает смотреть по сторонам. А что разглядишь ночью? Всюду одни тени, клочья темноты.
— Где же Оля, Казис?
Мама отводит доктора к нашей землянке. Доктор светит фонариком. Дети спят. В убежище тепло, и они знай спят себе.
— В лесу надежнее, чем в деревне, — говорит доктор. — Немцы леса, как огня, боятся. Не сунутся. Думаю, последнюю ночь вы тут.
Пока доктор смотрит на ребятишек и шепчется с мамой, партизан Антанас спрашивает:
— В деревне есть лодки?
— Немцы отобрали, — отвечает Вацис! — Но одна есть.
Вацис правду говорит. Мы с ним спрятали отцовскую лодку у насыпи, в самой чаще ивняка.
Подходит доктор. Антанас ему сообщает, что одна лодка есть.
— Что ж, и одна пригодится, — отвечает доктор.
— Мы покажем, — почти в один голос выкрикиваем мы с Вацисом.
Снова молчание. Легко сказать — покажем. А ведь кругом немцы. Можно нарваться на часового.
— Ах, нет, нет, — говорит мама.
Партизаны задумались.
— Ты объясни, где она, — наконец решает доктор.
— Без нас вам не найти, — заверяет Вацис.
— Ты лучше помалкивай, — перебивает его мать. — Прямо в лапы смерти лезешь.
— Ну, мы спешим, — говорит Антанас.
Я упавшим голосом объясняю, где лодка. Вот она, справедливость! Выдалась возможность участвовать в настоящем деле, а они?..
— Не найдете вы, — заявляю я под конец.
— Йеронимас, не спорь. Не пущу, и все, — строго говорит мама.
Ладно, пусть так, пусть. Но можем мы хотя бы знать, для чего понадобилась наша лодка?
— Надо переплыть на тот берег. Договоримся с воинской частью и сообща ударим по врагу.
— Мы тоже так думаем, — говорит Вацис. — Давно бы так.
Партизаны уходят. Нам с Вацисом обидно. Все молчат.
— Как ты думаешь, найдут они лодку? — спрашиваю я у Вациса.
— Найдут, конечно.
— Что же ты говорил, будто не найдут?
— Что же, что же! Не понимаешь будто…
Я-то понимаю. Если бы не мамы, партизаны взяли бы нас с собой. Конечно, взяли бы. А теперь остается только ждать. Ждать, пока на том берегу взлетит в небо красная ракета. Это будет сигнал к атаке.
XVII
Наконец долгожданный день наступает. С рассветом советские войска форсируют реку и отбивают фашистов к западу. Бой был короткий, но жестокий. Немцы яростно сопротивлялись. Но их прижали с двух сторон, и пришлось им убираться. Кто не успел — погиб.
Мы возвращаемся в деревню. Мама принимается наводить порядок, подгоняет и меня. Только где уж там! Теперь меня дома не удержишь. Повертевшись по деревне, я бегу к Вацису. Мы с ним идем осматривать места, где шли бои. Без всякой боязни можно лазать по кустам, по окопам, насобирать патронов, подобрать гранату, а то и оружие.
Поле боя пустынно. Земля вся изрыта окопами. Одни окопы доверху засыпаны землей от взрывов, другие стали еще глубже. Крутой берег реки, где были фашисты, весь покрыт пеплом, воняет гарью. Трава пожухла, обгорела.
Раньше на том берегу, в глубоких норках, вили свои гнезда ласточки. Теперь гнезд нет. Ласточки носятся вокруг, прижимаются грудью к устланной пеплом земле. С жалобным криком устремляются они к воде, окунают крылышки и снова возвращаются к своим разоренным жилищам.
— Вацис, автомат!
— Где?
Я перепрыгиваю через обвалившийся окоп. Вацис за мной. Отлично вижу, из соседнего окопа выглядывает дуло. Вацис обгоняет меня. Он первым кидается к оружию. Он так и рвется подержать в руке автомат, закинуть его за плечо, приложиться к прицелу. Мне тоже хочется.
Вдруг Вацис резко останавливается. Я тоже. Прямо у самого автомата. Его держит человек. Нет, не человек, а только одна рука. А человека нет. Он лежит, засыпанный землей, где-то на дне окопа. Только окровавленная рука с автоматом торчит наружу. Пальцы застыли на спуске. Кажется, человек еще сжимает оружие в руке. На посиневшем пальце — серебряное кольцо с черепом. Вацис стоит. Я тоже.
— Смертник, — шепотом произносит мой друг.
Неужели я не расслышал? Что это лепечет Вацис? Ах, да… Эсэсовец, смертник, такой же, как те, что убили отца Вациса. «Смерть, смертник, смерть», — отдается где-то в голове.
Смерть…
Вокруг нас смерть. Мы стоим на поле смерти. Я поднимаю глаза и тут же, за окопом, вижу еще двух лежащих немцев, подальше еще, а там, за черным камнем, их десятки. И наши. Солдаты лежат друг возле друга. Изуродованные лица,
