Максим Горький - Том 18. Пьесы, сценарии, инсценировки 1921-1935

Взрослые заняты охраной имущества, ссорами, они мало обращают внимания на детей, если дети не путаются под ногами у них; в противном случае дают ребятишкам подзатыльники, гонят прочь. Становится всё темнее, толпа исчезает во тьме.

Утро. В стороне от дороги под кустами скорчились, спят два мальчика и девочка.

Разбитая копна соломы, из неё вылезает мальчуган лет 8, протирает глаза, оглядывается, чешется, стряхивает с себя солому. Испуганно выпрямился, расшвыривает солому руками, кричит:

— Мишка, вставай! Ушли наши-то! Ах, черти. Догонять надо!

Из соломы вылезает карапуз лет шести, семи.

— А поесть — чего?

— Догоним — поедим.

Бегут.

Устало шагают по тропе среди кустов. Старший тащит маленького за руку, маленький — плачет, просит есть.

Один из мальчуганов, которые спали под кустами, стоит, хмуро поглядывая по сторонам. Будит товарища:

— Отстали мы, Егор!

Егор. Это из-за неё. Раскисла! Я тебе, Серёжа, говорил…

Сергей. Ладно, брось! Я влезу на дерево, посмотрю. Может, наши недалеко ушли.

Егор разбудил девочку, сердито говорит ей:

— Отстали из-за тебя, Анка. (Девочка лет 10, бойкая.)

— Да, как же, из-за меня! Я, что ли, войну-то затеяла?

Возвратился Сергей:

— Солдаты везде, там — скот гонят и церковь видно, а дальше пожар, дымище страшный, а — наших не видать. Ещё двое мальчиков идут…

Подошли Мишка с братом Яковом.

Сергей. Что — проспали родителей?

Анка. Тоже — родители! Потеряли эдаких маленьких.

Егор. Найдут — пороть будут.

Миша. Есть хочу!

Яков. Подождёшь.

Миша. Домой хочу!

Егор. Ты — что орёшь?

Миша. Есть хочу.

Егор. Ишь ты, какой барин!

Анка утешает, ласкает Мишу, но он отбивается от неё руками и ногами, кричит:

— Домой хочу-у!

Подошли двое солдат, один — бородатый, оборванный и грязный, другой — моложе, чище, с забинтованной правой половиной лица, смотрит только левым глазом. Расспрашивает детей.

Миша — заинтересован солдатами, успокоился, щупает приклад винтовки.

Бородатый. Значит, — всё прямо и до самой станции. Там ваши и должны быть. А

хлеба у нас нет, солдаты на войне пулями питаются. Прощевайте!

Пятеро детей идут полем, целиной. Миша сидит верхом на шее Сергея. Анка держится за руку Якова. Егор шагает сзади всех.

Старик-пастух и подпасок лет 12 гонят пяток коров. К ним подходит благообразный мещанин в кафтане, с палкой в руке, спрашивает:

— Не встречал ребятишек, мальчика с девочкой?

Пастух. Сперва я шапку сниму, поздороваюсь с тобой, после — отвечу.

Мещанин. Ну? К чему ты это?

Пастух. Теперь ты предо мной картузик сними.

Мещанин (снял картуз). Заносчив ты, старик. Видел, что ли, детей-то?

Пастух. Детей твоих я не видал.

Группа солдат. Около них группа детей, к ним присоединился ещё один, мальчик тоже лет 12, красивый, прилично одетый, но костюм его уже измят и грязен. Миша спит, положив голову на колени Анны. Егор несколько в стороне беседует с пожилым солдатом. Яков, Сергей и новенький — Казимир — едят хлеб. Чернобородый солдат, дикого вида, неподвижным взглядом жадных глаз смотрит на Анну. Молодой солдат с мягким добродушным лицом говорит Сергею:

— На станцию — нельзя пустить вас, станция эта погрузит раненых и закроется навсегда. И никаких штатских на ней нет, сироты… Эх, и много же вас наделала война!

Вечер. Ребята расположились под стеной обгоревшей избы. Миша спит на кучке соломы. Трое мальчиков и Анна беседуют.

Казимир. Мальчик, который остался у солдат…

Сергей. Егор.

Казимир. У него отец кто?

Яков. Лавочник. А у тебя?

Казимир. Чиновник.

Сергей. Куда же нам теперь идти?

Темнеет. Сергей и Яков зажгли костёр. Казимир и Миша спят. Анна, зябко скорчась, смотрит на огонь. Яков подкладывает сучки в костёр. Сергей дремлет. Лошадиный топот. Подскакали трое солдат, спешились, один затаптывает огонь, другие два — бьют ребят, разбрасывая их, как щенков, кричат:

— Вы что тут делаете, сукины дети? Вы кто такие?

Подскакивают ещё двое солдат.

Примечание. Хорошо бы рассеять десятка два октябрят и пионеров по какой-нибудь плоскости и снять их с аэроплана, так чтоб видно было: бредут в разных направлениях дети, вырванные из гнёзд своих войной.

19-21 год

Бог и хлеб

Монастырь. Процесс вскрытия мощей. Перед церковью два дерева, на сучьях сидят мальчики, человек пять. Тяжёлую серебряную раку выносят из церкви, ставят пред папертью на землю. За группой людей, которые вынесли раку, следует толпа крестьян и мещан, которые присутствовали в церкви, когда брали раку. На паперти — человек в очках. Он говорит:

— Сейчас, граждане, вы увидите, что скрыто в этом сундуке, во что верили вы, чему поклонялись, откуда ждали чудес! Кто из вас желает открыть сундук?

Толпа молчит, шевелится. Выходит благообразный седовласый старик, в наглухо застёгнутом пальто, молодой монах, послушник, двое рабочих, пожилая женщина и курчавый подросток. Вскрывают раку. Толпа надвигается ближе, но многие поспешно отходят прочь, особенно испуганы старухи, женщины.

Рака вскрыта. В толпе — движение, точно её ветром пошатнуло. Ближайшие заглядывают в раку. Монашек, спрятав голову в плечи, согнувшись, пробивается к паперти, расталкивая людей. Человек в очках громко спрашивает:

— Что же видите вы, граждане?

Рабочий. Тряпки видим. Кости. Вот — череп.

Помахал черепом над головой своей и бросил его в раку. Женщина отходит прочь, вытирая глаза платком.

Старик. Всё верно. Видимость — ясная, граждане.

Голос из толпы. Что верно-то? Душа ушла, а плоть осталась.

Другой голос. А зачем говорили: нетленны мощи, ежели оказывается тлен? Жулики!

Волнуются, кричат — немногие единицы горожан, в огромном большинстве — толпа крестьянская. Равнодушно и не торопясь расходятся, разбиваются на группы.

В группе крестьян ораторствует оборванный мужичок:

— В обмане живём. Сколько денег в это место народ таскал? А — вон оно что! Вместо святости — тряпочки!

Большой бородатый мужик кричит:

— Ну ладно, мощи — нарушили, а бог-от остался али нету?

Голоса:

— А на что ему, нищете, бог?

— Они вот, эдакие, милостыню просят Христа ради, а во Христа не верят.

— Ты веришь! Наел брюхо от колен до уха…

Кто-то ударил мужичка, он упал, кричит.

С дерева слезают Сергей и Яков, оба в лохмотьях. Их окружили мальчики, кричат:

— Братцы, гляди, беспризорники!

— Бей их!

— Бей воришков!

Яков и Сергей бегут, мальчики гонятся за ними.

Маленькая железнодорожная станция. Пришёл поезд, высаживает продотряд рабочих.

Отряд рабочих идёт просёлочной дорогой, навстречу — Сергей, Яков. Их останавливают, расспрашивают:

— Здешние?

— Нет. Беженцы.

— А куда идёте?

— На станцию. Дайте хлеба, дяденьки!

— Мы сами за хлебом идём.

Поговорив с мальчиками, захватили их с собой.

Большое село. Отряд рабочих на площади, перед церковью; одни сидят и лежат на земле; другие, стоя, разговаривают с мужиками; среди мужиков двое в солдатских шинелях. Бородатый мужик, который был на вскрытии мощей, говорит:

— Хлеба у нас нету.

— Вы чего дадите взамен хлеба?

— Во-от! Хлеб даром не даётся!

— Братцы, неправильно! Хлеб — есть!

— Есть? Ну, ты и давай!

— Пусть попробует, даст! Я ему дам по башке колом…

Яков и Сергей ходят по селу, просят хлеба, им сердито отказывают. Одна баба дала краюху, — старик из избы кричит:

— Зачем даёшь? Волчата, оборванцы эти с городскими пришли! Гони их прочь, гони!

Мальчики бегут.

Сергей и Яков идут, вдали видно водокачку станции.

Яков. Ну и жадные мужички-то!

Сергей. Как мощи расковыривали, так они ничего, а хлеба попросили у них, так драться!

Станция, но уже другая, побольше. Пришёл поезд, на перроне человек пятьдесят рабочих, это — другой отряд. Рабочий во флотской фуражке, с винтовкой за плечами, говорит начальнику станции:

— Эти три вагона — отцепить, поставить на запасной путь. Мы оставим охрану, четверых хватит?