Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский
Ежедневно Тит приходил к Яну и, видя его в скверном настроении, подавленным, печальным, иронизировал слегка, удивляясь, что он так легко поддается.
— Какого черта! — говорил он; — у тебя имеется хлеб насущный, имеется крыша над головой, твое время никому не продано, чувствуешь в себе вдохновение, а жалуешься? Чего тебе в самом деле надо?
— Знаешь чего?.. Сочувствия! Аплодисментов! Одобрения! — ответил Ян.
— А! Дыма!
— Не дыма, Тит! Разве Рафаэль создал бы когда-нибудь свои ложи и фрески, если бы его не прикрыл своим плащом наместник св. Петра? Разве Микеланджело набросил бы свой дерзкий купол на великолепнейший костел христианства, если бы нищета и забвение не позволили даже мечтать об этом? Поверь мне, судьба, случай, счастье или Провидение, как хочешь назови, очень влияют на возвышение человека. Представь себе, что первое творение художника совпадает с моментом каких-либо событий, вызвавших общее внимание, и тогда его холодно отталкивают. Обескураженный, он втягивается в механическую работу, тратит силы, порыв и угасает. Сколько уже погибло таких неизвестных гениев!
— Возможно, но разве мы в силах помешать этому? Мы можем лишь не терять бодрости и работать, не искать пособия вне искусства и жить только им.
— Да! Дай для этого силы! Если их не хватит, мы гибнем.
— Нет! Не гибнуть, выдержать и жить! Надо смеяться над несчастливой судьбой. Риги дал мне моделировать статуэтку, которую потом собирается исправить лично; у меня хватит на месяц работы и хлеба. Вот я уже сыт и счастлив. А в голове между тем мечты, мечты о моей группе Геркулеса со Львом! Какое счастье мечтать! Днем, ночью вижу эту свою группу перед собой, отлитую из бронзы, на великолепном постаменте! Что-то в роде "Персея" Бенвенуто! Но мне непременно нужна модель для разъяренного льва, а такую, черт возьми, достать трудно. Часто у меня мелькает мысль попасть в плен к алжирским корсарам, чтобы проникнуть в Ливийскую пустыню. Там пойти в логовище львицы, разъярить ее, бороться с ней и запомнить все ее для своей группы! Для Геркулеса тоже чертовски не хватает модели. Например, руки! Руки! Представляешь ли ты себе руки Геркулеса, напряженные от усилий, мускулистые, могучие, железные, но красивые! Весь тоже в мускулах, но не превращенный в карикатуру; лицо, выражающее холодное мужество! Рядом бессильно, гневно, сердито мечется в руках героя лев! Что за тема для скульптора! Что за группа! Отлитая из бронзы, поставленная где-нибудь в столице…
— Дорогой мой, — промолвил Ян, — отливай ее мысленно, так как иначе…
— Мысленно! Вот именно, лучше всего! Умру с моим шедевром, лаская его и каждый день что-нибудь добавляя. Вот, знаешь что, Ян? И ты сделай так же. Создай себе великий замысел, работай над ним, а не почувствуешь внешнего мира… Например, задумай громадную картину в роде одного из пиров Веронезе, а на ней…
— Что же на ней? — спросил Ян.
— Что? Громадную какую-нибудь композицию, которая заняла бы у тебя всю жизнь. Например, я бы изобразил христианина, брошенного в цирке на растерзание зверям. Наверху Нерон, зрители, тупая толпа; другие — вдруг просвещенные мученичеством, и покой лиц Святых, ничего не чувствующих, и ярость голодных зверей, и столько народа!.. Какие противоречия, сколько характеров, какая картина!
— А где же ты ее повесишь?
— На стене.
— Когда не хватит даже денег нанять стену, чтобы ее повесить, купить красок, чтобы ее написать!
— Тогда повесь ее в своей душе, — ответил Тит. — Там ей наиболее удобно.
Ян не совсем уразумел слова друга и не понял, каким образом картина с мучеником христианином могла бы наполнить пустыню его души.
Так они беседовали ежедневно, а Ян с каждым днем все больше лишался сил.
Однажды под вечер скульптор явился в более веселом, чем до сих пор, настроении, ходил по комнатам и насвистывал.
— Что это? — спросил он, — не пишешь, Ян?
— Охота пропала! Для кого?
— Для будущего, для потомков.
— Э! Оставь меня с ними в покое!
— Смотри, какая разница между нами! Я опять счастлив. За несколько сот злотых я взялся сделать двенадцать деревянных статуэток для кармелитского костела на Жмуди. Вот так, буду резать дерево! Правда, что работа дешевая, что едва хватит на прожитие, но какое мне дело! Хлеб побелее или почернее? Немного его больше или меньше? Не одним хлебом жив человек! Буду творить, буду мечтать! Готовлю макеты, в воображении создаю лицо для св. Петра (увидишь, какой величественной лысиной снабжу его), для св. Павла, для любимца Иисуса Яна (это будет твой портрет), для Якова! Есть чем жить долго и по-королевски! А теперь пойдем на берег Вилии! Прогулка мне необходима, движение, воздух, люди, и этим тоже живешь. Ну, идем, мое ленивое отчаяние!
С этими словами он почти силком потащил его за собой.
Весна была так свежа, прекрасна и увлекательна, что Ян даже замечтался, глядя на нее. Мамонич ежеминутно увлекался и восклицал, указывая нарочно на различные фигуры, различные живописные блики и тени с целью занять друга и развлечь его. Вдруг на повороте улицы, ведущей от старого замка на Антоколь, обратил их внимание изящный экипаж фабрики известного Дангля. Четверка красивых лошадей, идущих наверно нарочно мелкой рысью, тихо влекла роскошную карету. На задах стояло два ливрейных лакея, внутри сидели мужчина и женщина.
Мужчина, еще молодой человек, блондин, изящно одетый, с аристократическим равнодушием на лице, так, казалось, был похож на воеводица, которого Ян встретил по пути в Варшаву и которому был обязан местом у Баччиарелли, что художник остановился, колеблясь, кланяться или нет. Но воеводиц спустя столько лет мог ли его узнать? Глаза художника невольно остановились на сидящей рядом женщине, красивой, насколько может быть красива модель, которую избрал бы мастер для главной своей картины. Она сидела в экипаже в прелестной позе красавицы, которая заботится
