Избранный - Бернис Рубенс
Он снова закрыл глаза, и они поняли, что остается лишь ждать. Они держали его за руки, но не шевелились, чтобы не нарушать его уединения.
Макферсон вышел из комнаты — не для того, чтобы оставить их одних, а потому, что, если бы он остался, сотрясающие его беззвучные рыдания могли вырваться и смутить их покой. Он видел рабби Цвека всего несколько раз, когда тот навещал Нормана, но его бесконечно трогали его растерянность, детский оптимизм и неколебимая вера. Теперь он умирал, и кончина его, хоть и лишенная страха, не была мирной. Рабби Цвек понимал, что оставляет родным хаос, и винил за это себя.
Они сидели в комнате. День тянулся долго: оставалось лишь ждать и смотреть. У постели Нормана они подмечали малейшую перемену в лице, каждое шевеление — и откликались на них. Здесь же тело лежало недвижно, и легкое прерывистое дыхание не смущало его покоя. Они считали выдохи и с трепетом ждали следующего. Каждая мысленно загадала определенное число выдохов, и если ему удастся преодолеть это число, значит, он будет жить.
Эстер заплакала, Белла принялась ее утешать, совсем как Нормана, когда мать умерла. Белла как никто умела утешить и поддержать, и у нее промелькнула мысль, что ей предстоит пережить их всех.
Они долго стояли подле его кровати. Время от времени гладили его по голове. В виске бился слабый пульс, висок был холодный. Белла прижимала пальцы к виску, словно чтобы не дать пульсу исчезнуть. Тетя Сэди устало покачала головой: ей не раз уже доводилось видеть всё это.
Открылась дверь, они обернулись и, не увидев никого на пороге, сочли, что дверь открылась сама. Наверное, ангел смерти пришел подвести черту, решили они, посмотрели на рабби Цвека, но тот еще дышал. Они перевели взгляд на дверь и увидели Билли в болтающемся халате: Билли робко шагнул к кровати. Перевел взгляд с рабби Цвека на женщин.
— Мне очень жаль, — сказал Билли. — Замечательный был человек. Называл меня Уильямом.
Он встал на колени в изножье кровати, начал беззвучно молиться и молился долго. Женщины на него не смотрели. С одной стороны, их растрогал его поступок, с другой — им было не по себе, что отца провожает молитва душевнобольного. Билли закончил и посмотрел на спящего.
— Спасибо, — сказал он и вышел из комнаты.
Едва он ушел, как Белла и остальные снова прочли Шма, громко и четко, чтобы очистить палату от богохульства, которое принес Билли и оставил в изножье кровати. Рабби Цвек отошел, подкрепленный и Господом, и Его Сыном, и женщины убрали руки.
В палате в конце коридора Норман дернулся во сне. Вздрогнул, проснулся, не обнаружил рядом никого, кто мог бы его разбудить, решил, что это дурной сон, и со вздохом уснул.
20
Никто не нарушил глубокий сон Нормана. В положенное время его разбудили и постепенно, за несколько дней вернули к обычной жизни. И потом уже сообщили.
Из комнаты медбратьев Норман вернулся в палату. Угрызения совести и раскаяние — следствие успокоительных — лишь усиливали боль от страшного известия о смерти отца. Если бы он буянил, ему легче было бы перенести случившееся. Теперешнее его состояние, когда хотелось искупить грехи и загладить вину, тоже лишилось смысла. Каяться слишком поздно. Сейчас он бы с радостью принял на себя давнюю роль козла отпущения, но и в этой мысли утешения было мало. Он закрыл лицо руками. В комнате медбратьев он внимательно слушал объяснения врача. Вопросов не задавал: просто стоял, накапливая слова, чтобы теперь, в одиночестве, наконец сложить их вместе.
И он сложил их, сказал себе: «Мой отец умер», а чуть погодя — «Папа умер», но что-то мешало ему разрыдаться. Он пытался понять, почему же нет слез. Быть может, их сдерживает то, что отец скончался в таком месте, и пережитый им позор, глубокое унижение оттого, что он не добрался до собственной кровати. Норман вынужден был признать: то, что отец умер здесь, а не где-то еще, — а может, и сама отцова смерть — его вина. Чтобы хоть как-то ослабить гнетущее чувство вины, он силился вспомнить всю радость, которую дарил отцу. Он был благодарен за каждое воспоминание, но, как ни душила его скорбь, глаза оставались сухими. Норман представил, как отец лежит в палате, в считаных ярдах от того места, где сам он сидит сейчас. Он проспал его умирание, его смерть, его похороны и траур по нему. Он всё это проспал. И теперь по очереди переживал каждое из этих событий. Он должен их все пережить: это его сыновнее право. Он увидел, как гроб с телом отца опускают в могилу, пока сам он спокойно спит. Он увидел, как Белла сидит на низком стульчике, услышал, как мужчины творят вечерние молитвы, он же, старший сын, беспробудно спал. Но и теперь слезы не пришли.
Кто-то коснулся его плеча. Он поднял глаза и увидел рассеянную улыбку Билли.
— Я видел его, — сказал Билли. — Он ушел с миром. Я за него помолился. Попросил Христа принять его в рай.
Норман стряхнул его руку, стиснул зубы и задрожал от ненависти. Какое право имел этот безумец присутствовать при кончине его отца? Какое он имел право молиться за него? Да еще и Христу, господи Иисусе, хотя это имя почти семьдесят лет застревало у отца в глотке.
Билли смутился.
— Я пошел за тебя, Норман, — промямлил он. — Ты спал, и я пошел за тебя.
Норман коснулся его руки. Он уже жалел о своей неблагодарности. Ему отчаянно захотелось помолиться. Он почувствовал, что с молитвой придут и слезы. Но как читать кадиш по отцу, если не способен вложить душу в молитву? Сколько лет минуло с той поры, подумал Норман, когда я истинно верил; когда, в какую минуту я утратил веру? Он вспомнил юность и осознал, что разуверился постепенно, и отчасти из-за глубокой убежденности отца в том, что евреи — избранный народ. Норман так и не смог это признать и отказывался признать теперь, даже если бы после этого сумел помолиться, — и он проклял еврейского Бога за то, что тот сковал его язык.
В душе его вскипел гнев, он встал у кровати.
— Боже милостивый, — воскликнул он и добавил с удвоенным пылом, дабы смягчить свою ярость: — Боже милосердный! Почему Ты избрал нас? Потому что мы —
