Г Владимов - Три минуты молчания
6
Не рассказывал я вам про китенка?
Все-таки я, наверно, заснул, а в шторм всегда плохое снится. Я многих расспрашивал - на одного дома рушатся, и кругом разбитые головы, сломанные руки торчат из-под камней, кровь вперемежку со щебнем; другой - от змей не может избавиться, они по всей комнате ползают, некуда ступить; еще кто-нибудь голым себя видит - на улице, где полно людей. А мне - всегда снится снежное поле.
Я по нему бреду один, а вокруг намело сугробов, и меня самого заметает снегом. И вдруг мне кажется, что ведь эти сугробы - засыпанные люди, я только что с ними рядом шел через метель, мы из одной фляжки отпивали по очереди, отогревались спиртом. И вот они все замерзли, только я один бреду еще, но и меня сейчас заметет. И хочу я их всех отрыть, разгребаю снег - вот уже чью-то руку нащупал, холодную, вот чью-то голову. А меня всего леденит, и снег набивается в глаза, в рот и опять засыпает тех, кого я отрыл. Я уже из сил выбился, и меня тоже всего засыпало, и наваливается сон - такой, что я веки приподнять не могу. На минуту мне даже хорошо делается, тепло, но я-то знаю - вот так и замерзают в степи, надо себя пересилить, выбиться из-под снега. И сколько я ни рвусь - все попадаю то локтем, то коленкой в мертвые животы, в мертвые лица, как будто в мешки с камнями...
Вот тут я просыпаюсь, и я думаю: о чем бы вспомнить мне, чтоб страшный этот сон развеялся? Хоть бы о какой-нибудь твари живой, которая только радость доставила и ничего другого. Вот про китенка, например, это самое лучшее. Я бы хотел его увидеть во сне. Но ни разу он мне не приснился.
Не знаю уж, как это вышло, что он к нам в сети попал; киты ведь у нас селедку не выедают, как акулы. А этот-то совсем был молочный. Может быть, он мамашу свою потерял, обезумел от страху, и носился туда-сюда по морю - пока не напоролся на наш порядок. Запутался, рваться стал и еще больше намотал на себя сетей. Да не одних, сетей, а поводцов и вожака.
И вот под утро вахтенный штурман прибегает в кубрик:
"Ребята, сети выбирать. Срочно!" "А что за срочность такая, что час докемарить не даешь?" "Да нечисть какая-то попалась, пароход шатает!" Мы прислушались - и правда дергается пароход. Ну что - пошли, вытрясли сколько-то там сетей, подвирали эту нечисть к борту. Оказалось - синий китенок попался, вот и вся-то нечисть, но правда - редкость большая, их уже всех почти выбили. Ну, ладно, а что же с ним делать? Обрезаться от него, выкинуть метров двести порядка? Но жалко всем: ведь погибнет китенок, он же весь спеленутый, плавником не пошевелит. А на нем тоже не разрежешь путы, это водолазов нужно звать, да к нему и подплыть опасно, убьет и не заметит. "Давай на палубу вывирывать, - кеп приказал. - Что еще остается?"
Один шпиль не взял, врубили еще стояночную лебедку и еще "сушилку", которая между мачтами растянута, на ней мы сети сушим, и сетевыборка его тащила. В общем, все машинки, какие только есть на пароходе. Кто-то даже якорный брашпиль предложил приспособить, но побоялись цепью китенка покалечить. Да мы и так его вытащили - и машинками и руками тащили за подбору - сперва хвост, потом все остальное. Молочный-то он молочный, но зверь будь здоров, хвост у него с одного борта свешивался, а головой он лежал на другом. Сети мы на нем обрезали, растащили, а он себе полеживал, иногда лишь подрагивал кожей. Да мало сказать - подрагивал, от этого все лючины скрипели на трюме. Кто-то догадался - поливать его забортной водой, чтоб шкура не сохла, специально вахтенного к нему приставили. И китенок совсем успокоился, только посвистывал дыхалом. Красивых он был цветов сверху черно-синий, а к брюху постепенно светлел. И что удивительно - все твари в море холодные, а к нему прикоснешься - как будто лошадь гладишь по морде, возле ноздрей.
Но что ж теперь делать с ним? Распеленали, а как обратно стащить в море? Это надо стрелу иметь с вылетом за борт, а такой на СРТ нет. Все работы на пароходе прекратились, рыбу не ищем, сетей не мечем: палуба китенком занята. И не пройти никак, не перепрыгнуть. Пытались через него лазить, но он от этого начинал беситься, сбрасывал с себя людей. Пришлось боцману из досок трап сколотить, и мы по нему бегали через китенка - из кубрика в салон, из салона в кубрик. Тут кто-то мысль подал: "А давайте его на базу вместо селедки сдадим, в нем же тонн восемь будет весу. Он нам план порушил, он же нам его и выполнит. Все равно без базы мы его не смайнаем."
А уже на всех судах заметили, что мы китенка везем, то и дело нашего "маркони" запрашивают: "Куда тащите кита? В этом возрасте охота на них запрещена, конвенции не знаете?" Насчет конвенции мы как-то не учли. Ну, мы же не китобои, дела с ней не имели. Кеп сразу расстроился: "Выловил кита на свою голову". Но делать-то нечего, все равно к базе идти - у нее машина, у нее стрелы. Чем ближе к базе, тем больше вокруг нас собиралось норвежцев, французов, англичан, фарерцев. Штук восемьдесят судов за нами увязалось, все про свою селедку забыли, один китенок и беспокоит. А он - полеживает и посвистывает, не знает ни про какую конвенцию. Когда уже подходили к базе, наперерез нам вышел норвежский крейсер и три вертолета висели в небе наверно, фотографировали нас с воздуха.
С крейсера приказали нам:
- Немедленно выпустите кита в море.
- Только об этом и мечтаем. Да снять не можем.
- Как же он оказался на борту?
- Сами удивляемся!
Я помню это утро, когда мы пришвартовались. Штиль был полнейший, ветер едва шевелил флажки на мачтах; синее небо, синяя вода, солнце - как в июле в Крыму. И все море - в судах, всех флагов суда, всех цветов, а в небе еще висели вертолеты. С базы нам подали шкентель, и мы китенка рифовым узлом обвязали за хвост. Крейсер нам еще посоветовал мешковину подложить, чтоб не поранить ему шкуру. И стрела его потащила в небо.
Тут он проснулся, китенок, стал рваться, весь извивался в петле. А мы под ним быстренько отшвартовывались и отходили, очищали море. Потом с базы отдали узел, и китенок наш сиганул в воду. Тут же вынырнул, взметнул хвостом, всплеск нам устроил - выше клотика. И ушел - на глубину. И что тут такое сделалось - "ура" на всех пароходах, гудки, ракеты полетели в небо!
Этот день был как праздник, честно вам говорю. Он и сам был хороший такой синий и солнечный. И китенок был хороший. И мы все тогда были людьми.
7
Фонарь мне светил в лицо. Я зажмурился, отвел его рукой. Может, и этот мне приснился - маленький, в дождевике, в островерхом капюшоне.
- Мертвый час! А кто вахту стоять будет?
Я по голосу узнал третьего.
- Буров у вас где спит?
- Зачем он тебе?
- "Зачем". Вопросики задаешь. На руль!
Я протер глаза кулаком.
- Какой может быть руль? У нас хода нет.
- Ты что? Спишь? Или ушки болят?
Я прислушался - и вправду что-то переменилось. Мелко стучит брошенная дверь. Чей-то сапог от вибрации ползает по полу.
- Починил "дед" машину?
- Кашляет. Все равно не выгребает. Так где артельный?
- Зачем же его будить, если я не сплю?
- А он что - больной?
- Не все тебе равно? - Я встал на ноги.
- Список есть, понял? Дисциплина должна быть. Тогда все в норме, таких бардаков не бывает. Ну, хочешь - иди.
В капе стало слышнее: машина стучит с перебоями, как будто вот-вот смолкнет. Чуф, чуф, чшш... Чуф, чуф, чшшш...
- Тоже мне работа! - сказал третий. - Смех! - Он вынырнул в темноту, потом вернулся. - Э, ты не спишь? Мне за тобой второй раз идти охоты мало.
-Иду.
- Так и пойдешь в телогрейке? А курточка где?
- Пропала.
- Ну и дурак. Я говорил: махнемся. У меня б не пропала.
Я пошел за ним. Спросонья на его дождевик ориентировался. Мы добрались до кухтыльника, вскарабкались по сетке на крыло. Дверь меня толкнула в спину - я полрубки пролетел и повис на штурвале. Потом огляделся - здесь еще кеп был, Жора-штурман и Граков. В радиорубке сидел "маркони" с наушниками, бормотал в микрофон:
- База, я восемьсот пятнадцатый... Как слышите, база?..
Я взялся за шпаги и навалился на штурвал грудью, а ноги расставил пошире. И тогда уже доложился по форме:
- Матрос Шалай. Разрешите заступить?
- Заступил уже, - сказал кеп. - Почему не Буров? Заболел, что ли?
Жора-штурман вместо меня ответил:
- Знаю я, чем он болен. И чем это лечат, тоже знаю. Ну стой, раз вызвался.
Кеп встал у телеграфа, подвигал рукояткой.
- Руль право клади, - сказал он мне. - Право на борт. Не стой лагом.
- Есть. - Я положил руля до отказа. Без хода он совсем легко перекладывался. - Право на борту!
Кеп хмыкнул:
- Не разучился.
- Удивительно, - сказал Граков. - Как они у тебя вообще не разучились на вахту ходить.
Кеп не ответил, вынул свисток из переговорной трубы, которая в машину, и дунул. Там, внизу, свистнуло. Но никто не подошел.
Кеп заткнул трубу.
- Вымерли они там, что ли?..
Дверь распахнулась, кто-то ввалился и встал у крайнего окна, расставив ноги. Я покосился - "дед" обтирал руки ветошью и смотрел в стекло, заляпанное снегом и пеной.
