Михаил Арцыбашев - Санин
На фоне необычайно сильной молодой жизни, в которой каждый день каждое чувство и движение были полны озаренной солнцем страстной крови, клубились чудовищные образы. Мысль о самоубийстве надвигалась на сознание черная и неподвижная, страстная тоска о том, что потеряна чистая и светлая любовь к Юрию, сжимала сердце, и все заливала мутная волна страха перед массою знакомых и незнакомых человеческих лиц, стоящих перед нею.
То ей приходило в голову броситься к Юрию, биться перед ним, плакать, отдать ему всю жизнь и потом уйти куда-то навсегда. То подавлял ее ужас увидеть Юрия и хотелось умереть, не сходя с места, просто перестав жить. То мелькала мысль, что еще как-то можно поправить все, что вчерашняя ночь не может быть, чтобы существовала в самом деле, но, как дикий вопль, в душе проносилось воспоминание о своей наготе, о тяжести мужского тела, о мгновенном жгучем забытье, и растерянная, оглушенная непререкаемой силой бывшего Карсавина лежала грудью на подоконнике, без сил и без мысли.
А между тем проснулась Дубова, и она уже слышала движение и удивленный вскрик подруги.
- А, ты уже встала?.. Вот необыкновенное происшествие!
Утром, когда Карсавина вернулась, полусонная Дубова только спросила ее:
- Что это ты как встрепанная?
И заснула. Но теперь она почуяла что-то и, в одной рубашке, босая, подошла к ней.
- Что с тобой? Ты здорова? - как старшая сестра, ласково и заботливо спросила она.
Карсавина съежилась, как бы ожидая удара, но розовые губы ее фальшиво улыбнулись и, как ей показалось, чужой голос чересчур весело ответил:
- Конечно. Я просто совсем не спала...
Так было произнесено первое слово лжи, и оно без остатка уничтожило воспоминание о прежней свободной и смелой девушке. То была одна, а теперь стала другая, и эта другая была лжива, труслива и грязна. Когда Дубова умывалась и одевалась, Карсавина тайком смотрела на нее, и подруга казалась ей светлой и чистой, а сама она темной, как раздавленное пресмыкающееся. Чувство это было так сильно, что даже та часть комнаты, где двигалась Дубова, казалась Карсавиной освещенной солнцем, а ее угол тонул в сырой и липкой тьме. Карсавина вспомнила, как высоко над стареющей, бесцветной подругой чувствовала она себя в ореоле своей молодости, красоты и чистоты, и тоска плакала в ней крупными, как капли крови, слезами безнадежной утраты.
Но это совершалось внутри нее, а наружно Карсавина была спокойна и даже как будто весела. Она надела красивое синее платье, шляпу, взяла зонтик и пошла в школу своими обычными, точно падающими, шагами. Там пробыла она до обеда, а потом пришла домой.
По дороге встретила Лиду Санину.
Обе они, стройные, молодые и красивые женщины, стояли, освещенные солнцем, улыбались страстными губами и говорили о пустяках. Но в Лиде поднималась болезненная ненависть к счастливой беззаботной девушке, а Карсавина завидовала счастью быть такой прекрасной, веселой и свободной, как Лида.
После обеда Карсавина взяла книгу, села у окна и опять стала безучастно и неподвижно смотреть на свет, тепло сада, доживающего последние летние дни.
Острый порыв прошел, и в душе ее все опустилось в безразличную и больную усталость.
"Ну что ж... ну пропаду, туда мне и дорога... Я умру", - апатично повторяла она себе.
Карсавина увидела Санина раньше, чем он заметил ее.
Он прошел по саду, высокий и спокойный, оглядываясь по сторонам и трогая руками ветви кустов, точно здороваясь с ними. Откинувшись назад и прижав книгу к груди, Карсавина дико смотрела на него, пока Санин медленно подходил к окну.
- Здравствуйте, - сказал он, протягивая руку. И прежде чем она успела встать и опомниться в полуобморочном хаосе чувств, Санин повторил с настойчивою лаской:
- Здравствуйте же!
Было в его голосе нечто такое, что лишило Карсавину возможности крикнуть, встать, уйти, и, теряя волю, она тихо ответила:
- Здравствуйте...
И ответив, почувствовала, что он сильнее ее и сделает с ней, что хочет.
Санин облокотился на подоконник и сказал:
- Выйдите на минуту в сад, нам надо поговорить...
Карсавина встала и, вся во власти странной силы, не знала, что ей надо делать, куда идти и как.
- Я буду ждать там, - заметил Санин.
Она кивнула головой, мучительно стыдясь, что отвечает ему.
Санин ушел медленной, спокойной походкой, и Карсавина боялась смотреть ему вслед. Она несколько секунд простояла неподвижно, крепко сжав руки. Потом вдруг суетливо задвигалась и, даже подобрав платье, чтобы было ловчее идти, вышла из дому.
Золотой свет от солнца и желтых листьев неудержимо пронизывал весь сад. Еще издали Карсавина увидела Санина, стоявшего на дорожке. Он улыбался ей, и под его взглядом девушке стало трудно и стыдно идти: ей казалось, что платье уже не скрывает ее от Санина, и ему видно каждое движение уже знакомого ему ее нагого тела. И чувство беспомощности и стыда так возросло в ней, что Карсавиной стало страшно сада и света. Чуть не падая, торопясь, она подошла и стала так близко, чтобы он не мог видеть ее всю, с головы до ног.
Тогда Санин взял ее за руки, втянул в самую гущу перепутанных деревьев и там почти посадил к себе на колени, сам полусидя на пне старой яблони.
Сбоку был виден ему понурившийся нежный профиль и круглое плечо, мягкое и слабое рядом с его широкой и твердой грудью, но странно хорошо гармонировавшее с нею. Невольно, чувствуя восторженное обожание к ее красоте и как бы преклоняясь перед нею, Санин наклонился и тихо поцеловал тонкую сухую материю, сквозь которую просвечивало и теплело свежее тело. Карсавина вздрогнула, но не отстранялась. Он побеждал ее своей силой и смелостью, она его - своей нежностью и красотой, и оба боялись друг друга. Санин хотел сказать ей много нежных успокаивающих слов, но ему показалось, что при первом звуке его голоса Карсавина встанет и уйдет, и он молчал. Девушка слышала напряженный звук его дыхания.
"Что он хочет... Что сделает?.. - думала она, замирая от страха и стыда. - Неужели опять... Я вырвусь, уйду!.."
- Зиночка, - наконец сказал Санин, и звук его голоса, неловко выговорившего непривычное имя, был нежен и странен.
Карсавина мельком, на одно мгновенье, взглянула ему в лицо и встретила его блестящие глаза, с восторгом и боязнью смотревшие на нее так близко, что она испугалась. Испугалась и в то же время инстинктивно почувствовала, что он вовсе не страшен, что теперь он больше боится ее, чем она его. Что-то похожее на лукавое девичье любопытство шевельнулось в уголке се души, и вдруг ей стало легче и не стыдно, что она сидит на его коленях.
- Я не знаю, - говорил Санин, - быть может, я очень виноват перед вами и мне не надо было приходить... но я не мог оставить вас так!.. Мне так хочется, чтобы вы меня поняли... и не чувствовали ко мне отвращения и ненависти!.. Что я должен был сделать? Был такой момент, когда я почувствовал, что между нами что-то исчезло, и что, если я пропущу, этот момент в моей жизни никогда не повторится... вы пройдете мимо и никогда я не переживу того наслаждения и счастья, которое могу пережить... Вы такая красавица, такая молодая...
Карсавина молчала. Розовело ее прозрачное ухо, полуприкрытое волосами, и вздрагивали ресницы.
И так же тихо, неясными дрожащими словами Санин говорил ей о том огромном счастье, которое она дала ему, о том, что эта ночь останется навсегда в его жизни, как сказка. И по голосу его было слышно, что он страдает от невозможности что-то передать ей такое, отчего прошла бы грусть, налетела бы веселая волна, стала бы она веселой, что-то давшей, что-то взявшей у жизни.
- Вы страдаете, а вчера было так хорошо! говорил он. - Но ведь эти страдания оттого только, что жизнь наша устроена безобразно, что люди сами назначили плату за свое же собственное счастье... А если бы мы жили иначе, эта ночь осталась бы в памяти нас обоих как одно из самых ценных, интересных и прекрасных переживаний, которыми только и дорога жизнь!..
- Если бы! - машинально сказала Карсавина и вдруг, неожиданно и для себя самой, улыбнулась лукаво.
Как будто солнце взошло, как будто птицы запели и зашумели травы, так стало легко и светло в душе от ее улыбки, на мгновенье возродившей прежнюю веселую и смелую девушку. Но это была вспышка, которая быстро угасла.
Вдруг представилась Карсавиной вся будущая ее жизнь в виде темных, разорванных и грязных клочьев из сплетен, насмешек, горя и стыда, доходящего до позора. Замерещились все знакомые лица, и все были глумливы и брезгливы, заскакали вокруг какие-то безобразные образы, и черный страх покрыл ее душу, возбуждая ненависть.
- Идите, оставьте меня! - побледнев и стиснув зубы, с жестоким выражением, точно мстя ему за свою улыбку, выговорила Карсавина и, оттолкнувшись от его груди, встала.
Тяжкое ощущение бессилия овладело Саниным. Он почувствовал, что никакими словами нельзя утешить ее в том, что явно угрожало ей страданием, позором и нищетой. Она была права в своем гневе и скорби, и не в его силах было мгновенно переделать весь мир, чтобы снять с ее женских плеч ту страшную липкую тяжесть, которая упала на нее безвинно, за радость и счастье, данные ему ее молодой красотой. На мгновенье родилась в нем мысль предложить ей свое имя и свою помощь, но что-то удержало его. Почувствовалось, что это слишком мелко и не то нужно.
