Подросток Савенко, или Автопортрет бандита в отрочестве - Эдуард Вениаминович Лимонов
– Да, бля, – ухмыляется Тузик. – Щедрыми их не назовешь. Я тебе деньгами заплачу, ты только напиши. Очень уж ей хочется стихи про Галю, – кивает он в сторону Кохи, даже, как кажется Эди, стеснительно. Стеснительный Тузик.
– Только я так сразу не могу, – предупреждает Эди. – Мне время нужно.
– Ну, понятно, – соглашается Тузик, – вдохновение нужно. Когда сможешь?
– Неделю, а то и две мне нужно… – решает Эди.
– Хорошо, – говорит Тузик. – Запомни, я тебе плачу, это не задаром. Садись, – продолжает Тузик, но уже другим голосом, как бы покончив с официальной частью и переходя к развлечениям, – чего стоишь. – Он отбрасывает уже пустую бутылку из-под водки в сторону, и бутылка разбивается об асфальт где-то в темноте. – Садись, сейчас дури покурим. Тимур! – зовет Тузик.
Хмурого вида черный долговязый парень в солдатской шинели с оторванными пуговицами, сидящий чуть выше их, сползает к Тузику и протягивает ему коробку с папиросами.
– Любимые папиросы Иосифа Виссарионовича, – замечает Тузик насмешливо.
Действительно, на картонной коробке золотом вытеснено название папирос – «Герцеговина Флор». Вся страна знает, какие папиросы курил вождь и учитель, даже спустя пять лет после его смерти.
– Но внутри, – продолжает Тузик, – совсем другая начинка. – Тузик открывает коробку и достает одну из папирос.
Дымок, сидящий у Тузика в ногах, моментально протягивает атаману уже горящую зажигалку. Как фокусник.
– Папиросы набиты планом, – поясняет Тузик. – Тимур родился в Таджикистане. У них гашиш и анаша заместо чаю подаются по утрам. На, – протягивает Тузик Эди-бэби папиросину. – Знаешь, как курить?
Так как Эди-бэби молчит, не желая признаться, что он никогда еще в жизни дури не пробовал, то Тузик считает нужным выдать ему короткую инструкцию в курении плана: «Затянись глубоко-глубоко, насколько можешь, и держи дым, не выдыхай как можно дольше. Иначе не подействует».
Эди много слышал о дури, но видит ее в первый раз. Он берет папиросу из рук Тузика. С виду папироса как папироса, только запах необычайный, удушливый. Эди осторожно затягивается, как научил Тузик, но осторожно.
– Ну как? – спрашивает Тузик весело. – Действует? Чувствуешь что-нибудь, поэт?
– Не… ничего… – отвечает раздосадованный Эди. – Ничего не чувствую.
Тузик всасывает в себя дым с такой силой, что папироса укорачивается на глазах. «Еще бы, с такой, как у него, грудной клеткой…» – думает Эди уважительно.
– На, глотни еще, – говорит атаман, отдавая папиросу Эди. – А мне уже захорошело, – сообщает он действительно даже и другим голосом, чем до этого.
Эди опять затягивается, но опять ничего не чувствует, только вонь папиросины и неприятную горечь в горле.
– Ладно, – решает Тузик, – не действует, не переводи добро. Возьми вон у ребят водки! – Тузик кивает в сторону своих ребят, куда-то выше.
Эди взбирается вверх по ступенькам, и парень в полушубке с обрезанными рукавами, козий мех вьется вокруг горла, воротника тоже нет, протягивает ему бутылку.
Эди пьет и рассматривает лица. Знакомых нет. Наверное, эти ребята – ядро банды… Эди же знает более безобидных тюренских ребят, тех, кто учится в школе на Салтовке, тех, кто живет вокруг пруда, в районе Витьки Немченко. Тузиковы ребята, во-первых, старше, и, кроме того, они, очевидно, почти все с дальней Тюренки, которая граничит с Журавлевкой, иначе бы Эди их знал.
– А как товары, хорошо идут на стихи? – спрашивает Эди парень в полушубке, протягивая ему кусок плавленого сыра. – На, загрызни! Я слышал, что Есенин был грозный ебака, – говорит парень, – и от блядей ему отбою не было.
«Товары» – это девочки. По-харьковски это девочки. Эди с горечью думает про себя, что его «товар» – Светка – любит, вернее, любила, его стихи, но не очень их понимала. Ее мать, тетя Клава, любит стихи Эди гораздо больше, хотя и говорят, что она проститутка. Ей Эди нравится.
Вслух Эди говорит совсем другое:
– Товары хорошо клюют на башли. И на хорошую жизнь. Лучше нет приманки.
Для самого Эди его слова звучат очень грустно, но ребята смеются почему-то. Эди опять протягивают бутылку, и на сей раз он делает хороший огромный глоток, чтобы не думать ни о Светке, ни о ее матери, ни о чем. Ну их всех на хуй! Сейчас, здесь ему хорошо.
– Эй, поэт, – зовет Тузик, – иди сюда!
Эди спускается к атаману.
– Погрей-ка ее, пока я схожу отолью, – смеется Тузик, подымаясь от своей девочки. – Садись!
Несколько ошарашенный этим странным приглашением, Эди стоит колеблясь, не зная, что ему делать. Ситуация начинает ему не нравиться. Голос у Тузика уже пьяный, не такой твердый. Эди-бэби почему-то вспоминает обезумевшего сержанта и его черножопых солдат.
– Садись, садись! – пригибает его к земле Тузик. – Она просила. Садись! Ты ей нравишься.
Атаман нетвердыми шагами спускается по ступенькам и отходит к ограде – отлить. Девочка атамана Галя-Коха смеется в темноте.
– Боишься? – спрашивает она Эди-бэби.
– Нет, – врет Эди-бэби, – почему я должен бояться?
– А его все боятся, – говорит Галя-Коха и опять смеется. – Кроме меня. Обними же меня, если не боишься. Мне холодно! – восклицает она притворно-жалобно.
Эди-бэби забрасывает руку за Галину спину и обхватывает девочку атамана. «Она очень теплая, – обнаруживает Эди-бэби, – девочка атамана, она сама кого хочешь согреет. Зачем ее греть?»
Галя-Коха поворачивает к нему лицо, и впервые Эди-бэби видит ее совсем близко. Она не такая уж девочка, как ему вначале показалось. Она старая! Ей точно больше двадцати лет. Может быть, даже двадцать пять. Большинство тюренских девочек перекрашено в блондинок, но девочка атамана не перекрашена, это видно по ее светло-серым глазам. Или, может быть, они голубые, Эди не уверен, потому что темно.
– Что смотришь? – спрашивает Галя-Коха.
– Изучаю, – находится Эди, – я же должен писать про тебя стихи.
Галя-Коха смеется. Отливший Тузик возвращается.
– Посидел, и хватит, – говорит он покровительственно, похлопывая Эди-бэби по шее. – Ей все равно пора домой. Хочешь ее проводить? – спрашивает Тузик Эди-бэби.
Эди-бэби боится девочки атамана, он не хочет ее провожать. Кроме того, он знает, что ему сегодня обязательно нужно увидеть Светку и объясниться с ней, иначе, оставшись один, он опять будет думать только о ней, опять заболит располосованное сердце или что там у него болит внутри. Душа? Медицина утверждает, что души у человека не существует, что же тогда у него болит?
– Я не могу, у меня свидание, – выдавливает он из себя. И прибавляет: – Деловое.
– Занятой ты человек, поэт, – говорит Тузик голосом, в котором можно услышать даже и угрозу.
Вообще Эди начинает понимать, что Тузик не так прост, как ему показалось вначале. Во всяком случае, искусством повелевать своими подданными он владеет прекрасно. Все, что он говорит, как
